Иван Собченко - Колиивщина

– Мамо, налейте поесть, – бросил с порога Федор.

Набрав в корец воды, умылся над ведром. Вытираясь обтрепанным на концах рушником, глянул в маленькое, без рамы окно: в хате, через дорогу, где были посиделки, уже зажгли свет.

– Ну, и борщ, – сказал Федор после нескольких ложек, – волны по нему так и ходят.

Мать вздохнула.

– Завтра снова к писарю думаешь идти? Праздник престольный, грех работать. В церковь сходил бы, уже и батюшка говорил, что это Федор храма Божьего чурается?

– Ладно, разбуди утром, к писарю все равно идти надо, я обещал завтра закончить работу, начатую раньше, а сейчас я на посиделки пойду, – бросил Федор и вышел из хаты.

– Куда же ты, не евши? – забеспокоилась мать, – хоть узвару выпей.

– Поставь в погреб, я утром выпью, – ответил Федор на ходу.

На дворе разгулялся ветер. Он вырвал из старой, низко нависшей стрехи пучки почерневшей соломы и разбрасывал их по двору, по дороге, швырял за ворота и катил вдоль улицы.

В небольшой хате бабы Ониски, где нынче были посиделки, негде было повернуться. Играла гармонь, но никто не танцевал. В предпраздничный вечер по обычаю девчата с собой ничего для вязания не брали, они сбились в углу и о чем-то шептались между собой. Галя тоже была с ними. Когда Федор вошел в хату, одна из девушек ущипнула ее за руку. Галя встрепенулась, но, увидев Федора, опустила черные, цвета спелой смородины глаза. На ее нежных полных щеках разлился чуть заметный румянец. Сесть было негде. Федор пробрался к лежанке и там встал, опираясь рукой о стену. В хате, кроме своих, было несколько парубков с соседней улицы. Несмотря на уговоры и брань бабы Ониски, они бросали шелуху от семечек куда попало. Ловя девушек, забирались на настил с ногами, разваливали подушки. Наконец, закурили трубки, стали собираться.

– Что, хлопцы, споем на дорогу, – сказал один из парубков. – Чтобы светильник погас!

Они стали полукругом у стола, взялись под руки, другие начали петь:

Огненный язычок над светильником испуганно задрожал, метнулся в сторону, зашипел конопляный фитиль, но Галя, схватив с чьей-то головы шапку, успела прикрыть светильник.

– Отдай! – пытаясь обнять Галю, закричал парубок. – Хлопцы, заберем и ее вместе с шапкой.

Галя завизжала тонким голосом и, бросив шапку, метнулась на печь. Парни с соседней улицы со смехом и шутками, прихватив на дорогу из решета, стоящего на лежанке, по пригоршне семечек, двинулись к двери.

В хате стало просторнее. Федор сел за стол, где курносый, толстогубый Петро тасовал захватанные игральные карты. Федор тоже стал играть в карты. Ему в них не везло, уже трижды подряд ему пришлось сдавать. Он так увлекся игрой, что даже не заметил, как в хату вошли еще двое других парней. Оба они были одеты одинаково: кунтуши из красного сукна, синие шаровары, новые, будто инеем припорошенные смушковые шапки.

– Кто это? – шепотом спросил Федоров напарник.

Федор поднял голову.

– Тот, что ниже, писаря сын, а того, с маленькими усиками, впервые вижу. Видно, с писарчуком в городе учатся вместе.

Поскрипывая хромовыми сапогами, вновь прибывшие прошли к настилу, сели среди девчат. Некоторое время Федор не смотрел в сторону парней, а когда взглянул, то увидел, что Галя смущенно улыбаясь, уже сидела между ними. Писарчук шептал ей что-то на ухо – Федор видел, как вспыхнула Галя от тех слов – и, оставив ее с незнакомым с усиками, подошел к столу. Вынул из кармана колоду новых карт, лениво бросил их на стол.

– Сдай.

Парни некоторое время рассматривали диковинный рисунок на картах. Петр зачем-то даже понюхал их, а потом быстро стал тасовать.

– Кто это? – указал Федор глазами на парубка с усиками.

– Этот со мной! Одноклассник! Хочет наши медвинские обычаи посмотреть, – усмехнувшись, писарчук сменил тему: – Галя ему приглянулась.

Федор вздохнул, нахмурил густые брови.

– Ты бы посоветовал ему за кем-то другим поухаживать.

– Не тебя ли он должен спрашивать, за кем ему ухаживать?

– А может, и меня!

Федор сверху вниз взглянул на писарчука. Он был не только на голову выше его, но и раза в два шире в плечах. Все село знало о его богатырской силе, не одна девушка заглядывалась на его высокий стан, не одной снилось его красивое, смуглое лицо.

– Здесь наши парубацкие порядки! – громче сказал Федор.

– А мы заведем свои, – процедил сквозь зубы писарчук.