Анатолий Цыганов - Шаман. Рассказы

– Проблемы? – раздался сзади меня начальственный голос. Я обернулся. Позади стояли два милиционера и, похлопывая дубинками, подозрительно осматривали меня.

– Да вот, земляка встретил, – сникшим голосом промямлил я.

– Что-то не очень он похож на Вашего земляка, – стражи порядка подозрительно оглядели меня, на всякий случай проверив документы. – С этими нищими поосторожней. Можно и заразу подхватить. Потом такому земляку сами не рады будете.

Стражи ещё что-то объясняли, но я не слушал. Я смотрел на Мотю, и на глаза наворачивались слёзы. Мотя стоял покорный, с отсутствующим взглядом и молча дожидался своей участи. Наконец, покончив со мной, милиционеры обратились к нищему:

– Ну что, дед? Собирай манатки. Сколько раз тебя предупреждали, что не положено здесь стоять? Дорогу знаешь? Пошли, дед.

Мотя засуетился, собирая мелочь, нахлобучил на седую голову грязную, с облезлым верхом, немыслимого фасона шапку и засеменил впереди милиционеров. Я смотрел им вслед, и жалость сжимала мне сердце, а мои губы непослушно твердили одну и ту же фразу:

– Как же так?.. Ну как же так?..

Внезапно Мотя остановился и, как будто что-то вспомнив, оглянулся.

– Что ещё? – грозно рявкнул один из милиционеров. Мотя заморгал рыжими ресницами, и до меня еле слышно донеслось:

– Ничё по пьянке не забыто?

База полевой партии утопала в снегу. Между балками виднелись тропинки, протоптанные множеством ног, да следы от полозьев самодельных салазок. Предписание о том, чтобы техника «не разъезжала по улицам» выполнялось неукоснительно. По одной из них пробирался радист Митька, зажимая под мышкой карту Советского Союза. Постучав в дверь, он ввалился в балок склада и громко поздоровался. Возле стола, с красующимися посредине магазинными весами, стоял завхоз, в меховой безрукавке и накинутом поверх синем халате. Увидев Митьку, хозяин балка приветливо махнул рукой.

Посетитель молча отодвинул весы и разложил на столе карту. Она заняла всю поверхность. Дальний Восток свисал с края столешницы, но он мало интересовал радиста. Завхоз не сопротивлялся, чуть отодвинувшись, чтобы не мешать действиям гостя. Карту Митька специально снял со стены своего балка, чтобы принести на склад завхозу, для солидности и аргументации предстоящей просьбы. Пальцем левой руки он стал водить по северу европейской части, правой придерживая карту за свисающий край. Завхоз усмехнулся и уселся в низкое кресло:

– И что ты мне хочешь сказать? – он скрипнул полуразвалившимся сиденьем и ещё раз снисходительно улыбнулся.

Митька занервничал и, заикаясь, произнёс:

– Смотри, где я только ни работал! В Мурманске, на сейнере; в Амдерме, с заготовителями; в Салехарде, в речном порту! Там меня каждая собака знает!

– Ну, – завхоз заинтересованно посмотрел на карту.

– Вот, я и говорю, Север я как свои пять пальцев знаю.

– И что из этого выходит?

– Я же тебе пытаюсь втолковать, что на Севере я, ни грамма.

– И что?

– Как что? Да не пью я на Севере. Как бы, сухой закон. А вот на юге… Вытрезвители мои. Меня там с распростёртыми руками встречали.

– Так уж и с распростёртыми?

– А как же, я же постоянный клиент был.

– Допустим, я это понял. Что же ты от меня хочешь?

– Дак, тут такое дело: Патриса Лумумбу десять лет как убили.

– Не понял. Тебе – то, что из этого?

– Да ты что? Весь мир скорбит.

– А тебе-то, какое дело?

– Ты что, Михалыч? Горе – то, какое. Весь мир, говорю, в трауре. Дай хоть бутылку. Надо бы помянуть, борец всё-таки.

– Борец, говоришь? А за что?

– Это самое, с Чомбе… За свободу.

– Свободу чего? – напирал завхоз.

– Как его, Конго вроде, – поник Митька. Он понял, что бутылки не видать, и наметившиеся поминки по поводу годовщины смерти африканского героя откладываются на неопределённое время.

– Знаешь что? Мотай ты отсюда! Борец за мир. Не пьёт он на Севере! А что ты у меня бутылку просишь? Срочно выпить захотелось? Ничего я тебе не дам, – поставил точку в затянувшейся дискуссии завхоз.

– Дак я же, это самое, не для пьянки, – вяло попытался продолжить Митька, но столкнувшись с суровым взглядом завхоза, быстро свернул карту и выскользнул за дверь. Шагая между балками, он размышлял о несправедливости оценки патриотических порывов. Но каков завхоз, ему, видите ли, наплевать, что такой человек погиб. А вот когда Ленин умер – весь международный пролетариат был в трауре. А Лумумба погиб – вся земля, может, осиротела. А он: «Мотай»! Несознательная личность.