София Кульбицкая: Профессор Влад

Ибо Юлечка… – как бы это помягче выразиться, э-э-э… росла не совсем здоровенькой. К трём годам, когда её ровесники, отпрыски бывших папи-маминых однокурсников и школьных друзей, уже вовсю рассуждали о «ми’иционе’ах», «па’овозах» и прочей дребедени, из неё клещами нельзя было вытянуть даже элементарных «мама» и «да», не говоря уж о «Мой папа – физик-теоретик». Собственно говоря, и «Юлечкой» -то её можно было считать только с очень большой натяжкой: сама она и не думала откликаться на это имя – как, впрочем, и ни на какое другое. Словом, похоже было, что дружная парочка московских снобов – ха-ха! – ухитрилась произвести на свет – ха-ха! – глухонемого ребёнка.

Теперь они, видимо, надеясь исправить этот промах, беспрерывно таскали своё несчастное чадо по врачам. Первым в их череде стал районный ЛОР, который, пощелкав пальцами над головой смурного дитяти, подтвердил страшный диагноз – и на всякий случай прочистил ребёнку ушки огромной, жуткого вида спринцовкой (Юлечка, даром что глухонемая, орала на всю поликлинику). Далее последовала целая серия походов к разного рода специалистам, то ободряющим, то лишающим надежды, – а, в общем, без зазрения совести противоречащим друг другу. Единственный ощутимый результат всех этих поисков состоял в том, что родители постепенно начали смиряться со своим несчастьем – и находить в нём своеобразное горькое удовольствие. Даже Оскара Ильича шпыняли теперь без прежнего азарта, а глава семьи – тот и вовсе расплакался как-то на груди у шурина, что, мол, крест его слишком тяжёл и что он сдуру женился не на той женщине.

В общем, Осе иногда казалось, что затянувшееся Юлечкино молчание грозит обернуться самыми неожиданными последствиями для всех троих… нет, даже четверых.

Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. В один прекрасный день пожилая отцовская сослуживица Валентина Михайловна, добрая и немного суетливая дама, прознав о семейных неурядицах коллеги, предложила ему билеты в Большой за полцены. Тот – из какого-то глупого гусарства – сперва отказался наотрез, но потом поразмыслил и принял «подачку», лицемерно заявив, что не знает лучшего успокоения в горе, чем хорошая музыка и профессиональное голосовое исполнение. Супруга его Рита оказалась ещё более податлива: узнав о предстоящем культпоходе, она страшно обрадовалась, спешно вывалила на тахту сверкающий ворох нарядов и принялась упоённо вертеться перед огромным трюмо, впервые за долгие месяцы забыв натянуть на своё худенькое личико неподвижную маску молчаливого страдания.

До последней минуты Ося втайне надеялся, что возьмут и его. Страстный любитель столичной культурной жизни в целом и оперы в частности, он вот только-только сдал сессию на «отлично» – и полагал, что заслуживает награды. Как бы не так! Старушка-соседка, опытная няня, ещё год назад перебралась на Ваганьковское кладбище, и некому было сидеть с Юлечкой. Кроме того, за дни сессии в раковине успела вырасти вавилонская башня грязной посуды, за которую, по давно и твердо установившейся традиции, отвечал ни кто иной, как безответный и бесправный приживал. Заодно ему было поручено отскоблить и заросший прошлогодним жиром огромный противень, до которого у Риты всё это время как-то не доходили руки… То есть прежде чем пойти развлекаться, великодушные москвичи позаботились и о его, Осином, досуге. Ну, что ж… Закрыв за ними дверь, новоявленная Золушка в драных джинсах горестно вздохнула – и, усадив вяло сопротивляющуюся Юлечку в манежик, на всякий случай кинув туда вдогонку пушистую собачку и несколько разноцветных кубиков, удалилась в ванную, где уже отмокал в мыльной луже чёрный, страшный противень, импортированный сюда, казалось, прямиком из ада.

Напомню, что в те времена хозмаги вовсе не ломились, как сегодня, от чудодейственных средств, одна капля которых разом разрешает все житейские неурядицы. В распоряжении мойщика были только вода, хозяйственное мыло и сода. Едва приступив к делу, Оскар Ильич с гадливостью обнаружил, что противень, отвратительный как на вид, так и на ощупь, оправдывает свое говорящее имя.

Добрых полчаса он вёл с ним неравный бой, с энтузиазмом возя по изгаженной поверхности сестриной мочалкой и для поднятия духа весело напевая под нос арию герцога Роберта «Кто может сравниться с Матильдой моей?!», – но противный кусок листового железа будто издевался над ним, упрямо не желая вспоминать свой первозданный вид. Наконец, дядя изнемог. Коварная посудина, казалось, ждала именно этой секунды: едва почуяв, что мучитель её дал слабину, она споро выскользнула из его неловких, дрожащих пальцев и с победным грохотом обрушилась в замызганное лоно старой эмалированной ванны.