София Кульбицкая - Профессор Влад

Почти игрушечная позолоченная джезва оказалась, к моему удивлению и умилению, вполне настоящей, и Гарри, пообещав, что сейчас угостит меня кое-чем таким, чего я никогда не пробовала и вряд ли попробую где-нибудь ещё, кроме его кухни, принялся колдовать над ней так скрупулезно и старательно, точно приворотное зелье готовил. Стоя у плиты и, казалось, целиком уйдя в созерцание, он тем не менее не забывал о светских приличиях и продолжал развлекать меня беседой, поминутно бросая через плечо короткие, отрывистые фразы:

– Давай рассказывай – как живёшь, чем дышишь? Ильич говорил, в Тимирязевку готовишься?..

– В какую ещё Тимирязевку?!

– Ну, на ботаника. Или на биолога… Целыми днями в микроскоп смотришь и всё такое?..

Так вот он о чём… Я даже улыбнулась: дядя Ося, как всегда, в своём репертуаре. Два года назад папа подарил мне на день рождения купленный где-то с рук световой микроскоп, и я, радуясь новой игрушке, потихоньку тырила для неё из кабинета биологии препараты разной мелкой живности; один я, кажется, стащила прямо с контрольной – то была гидра, разглядев которую в окуляр, моя соседка по парте Танюшка разрыдалась от облегчения: так вот, оказывается, что означает подпись под иллюстрацией – «масштаб 100:1»! А её-то весь год мучили кошмары, в которых животное представало точно таким, как на картинке, только увеличенным стократно: огромное, полупрозрачное, зловеще поводящее ветвями-щупальцами дерево-анчар с отвратительной присоской вместо корней!!! С тех пор она полюбила биологию… ну, а я так и осталась к ней равнодушна, что бы там ни выдумывал Оскар Ильич.

А вот что меня действительно привлекало – препараты неорганические. Микроскоп, объясняла я брату, позволил мне проникнуть в царство предметов гораздо глубже, осмысленнее, чем в детстве: с первого взгляда я влюбилась в ковровые ворсинки, нити, клочья ваты – спутанные, перекрученные, устрашающие на вид волокна; ещё больше завораживают случайно попавшие под стёклышко пылинки, что в десятикратном увеличении превращаются в сад камней; но лучше всего положить под объектив дочиста протёртое пустое стекло – и вглядываться, вглядываться, не отрываясь, в мертвенную, загадочную, изжелта-бледную лунообразную поверхность…

Гарри слушал меня, странно похмыкивал, и в какой-то миг мне показалось, что моя болтовня его раздражает; но когда он обернулся, я увидела, что лицо его уже не похоже на маску – до того оно живое и весёлое:

– Как здорово, – проговорил он, – что хоть что-то в нашей жизни остаётся неизменным…

Я думала, тут-то он и упустит своё варево, которое, как это всегда бывает, заблагоухало и поползло кверху в ту самую секунду, когда повар утратил бдительность; но плохо же я знала старого фокусника, за три года вовсе не растерявшего навыков обращения с неживой стихией. За миг до того, как ароматная магма вспучилась над сосудом пористой шапкой, Гарри отточенным движением сдернул джезву с огня – и шагнул к столу, бормоча: – Скорей-скорей-скорей, пока пеночка не опала!..

Я торопливо подставила чашки – и брат со снайперской точностью распределил по ним коричневую жижу, поясняя мимоходом, что в пенке-то как раз и скрыт самый смак.

– А ты умеешь гадать на кофейной гуще?.. – с интересом спросила я. Гарри приподнял брови; но вопрос мой не был праздным – общаясь с дядей Осей, я тоже каких только чудес не услышала. Например, что Гарри сам зарабатывает себе на карманные расходы, и не чем-нибудь, а магией ; вдаваться в подробности дядя отказался наотрез – он, по большому счёту, и остерегался лишний раз вникать в дела пасынка, если только они сами не вторгались в его мирное существование, как те пресловутые девки в неглиже. «Ходят к нему какие-то убогонькие, – неохотно отвечал он на мои жадные расспросы, – он их заводит к себе в комнату, а что там с ними делает – кто ж его знает; выходят бодрые, довольные, благодарят Зарочку за то, что вырастила такого сына, суют баксы…» Игорёк, правда, как-то говорил ему, что «чистит ауры» и «снимает порчу», но что конкретно имеется в виду, Оскар Ильич не знал, – а я, исходя из кое-каких детских воспоминаний, сильно подозревала, что не знает этого и сам Гарри; стоит ли говорить, как мне не терпелось заглянуть в первоисточник?..

Гарри засмеялся.

– Ну-ка, ну-ка, – проговорил он, хмурясь и внимательно изучая вымазанное гущей нутро джезвы, – что у нас тут?.. О-о-о, король-олень!.. Любовь у нас с тобой будет, Юлька, большая любовь! – и с неожиданной досадой отправил сосуд-сплетник в раковину. А я и не поняла бы, что его так расстроило, если бы он вдруг не заговорил совсем другим тоном. Эх, Юлька, сколько же кретинов на свете! И как это всё получилось?.. Само, почти без его участия: сперва были игры со сковородками, трепотня о венцах безбрачия, полушутливое «наложение рук», под которые охотно подставляли свои глупые головы не только отчим, но и мама; потом невесть откуда начали возникать подруги и коллеги Захиры Бадриевны, то и дело забегавшие на огонёк и, даром что медики, дивившиеся чудесному облегчению головных и прочих болей. За ними потянулись их пациенты, знакомые пациентов, знакомые их знакомых… словом, он и сам не заметил, во что ввязался, – а когда понял, было уже поздно что-то объяснять, да и деньги потекли ручейком…