Сергей Катуков - Татуировщик снов

Это был низенький старый татарин, с плотным, словно скрученный матрац, телом. Фигура степной каменной бабы. Черты лица расплывались от долгого ветра времени, сглаженные в угрюмую маску языческого идола.

– Вы – татуировщик?

– Да, я. – Он присел на низкую скамейку. На плоском лице появилась улыбка.

– Я хотел бы… как мне говорили… что вы можете это сделать…

Он улыбнулся ещё шире. Глаза колко блеснули.

– Богатства хэчэшэ, славы хэчэшэ? – произнёс татарин ровным, неподвижным голосом. – А вот садыс.

Я огляделся.

– А так садыс.

Я сел на пол. Теперь татарин оказался выше. Его лицо барельефом вылепливалось вперёд под натиском яркого света, бившего сзади.

– Закрой глаза.

Я закрыл.

Чёрная луна чёрным реверсом яркой лампы вспыхнула под веками, и один её оплавленный бок засинел тенью. Тень полукружием неритмично увеличивалась и сжималась – это медленно, из стороны в сторону, качалась голова татарина. Послышалось угрюмое, хриплое пенье, маятником ходившее слева направо, слева направо.

«И почему раньше я не слышал его, этот прекрасный, богатый и сочный аромат. – Подумал я о ярком сосновом запахе в мастерской. – Он струится из свежих разломов сосновых мачт. Целый лес мачт задевает вершинами облака». Но вот облака расправились, распустились крыльями птиц, и стало свободно и широко. Лес исчез, на его место осело море. Стало пустынно, и крики чаек, – слева направо, слева направо, – замелькали, носясь, мельтеша, скрывая чёрную луну.

И я, как корабль, колебался на волнах, и двигался одновременно с луной – так же, как тень от столба, которую расшатывал конус фонарного света. А в устье его жёлтого сияния, возле самой лампы – безвольной, разреженной сеткой толклись насекомые.

Было тихо и спокойно. Умиротворённо. Ничего, кроме одинокого столба и тихих, безвольных насекомых, едва слышно трепетавших крылышками, не существовало.

Я был одним из них – с равнодушными, терпеливыми глазами, в каждом из которых горел синим телевизионным экраном один и тот же сюжет. Все они – художники из моего окружения. Вот Лео – большой длинный комар, с огромными набрякшими глазами, в которых бьётся ровным лилово-синим цветом неясный двойной абрис.

Тысячи мелких глаз комара приблизись ко мне: и в этих фасетках сырым стеклом дрожит насекомоподобный человек, с жаждой и терпением смотрящий в эти равнодушные зеркальца – это я.

3.

Очнувшись, я открыл глаза и увидел каменное, с оспяными выщербинами лицо татуировщика.

Маленьки, кривой рот сложился в усмешку. Чёрный глаз, блестя, проплыл над тяжёлым поворотом айсберга тела обратно к столу. По толстой нижней губе хищным соком стекала тонкая паутинка слюны.

Всю дорогу, пока мы шли вместе, я не сказал другу ни слова.

Он понимающе молчал. Мы расстались незаметно, словно во сне.

И из этого сна, начавшегося с трамвайной остановки, просочившегося затем сквозь кирпичную рухлядь дома в красноватый проём двери, в чёрно-лиловую дрёму татарина-маятника, – из этого сна я перешёл в свои новые, неповторимые – нигде, ни у кого.

4.

Я рисовал целый день. Сорванные шторы валялись под низким подоконником, постамент которого попирала обнажённая, природная натура света. Свет был абсолютно прекрасен и абсолютно гол, словно сияние живой, первородной, нерукотворной статуи.

Бывают озарения длиною в комариный писк.

Секунды разряда чистого восприятия.

Когда сознание выбивается резким головокружительным хлопком из своей тёмной, тесной колбы и расширяется безостановочно и свободно, как Вселенная в первые секунды творения.

Тонкая граница между счастьем и безумием едва сдерживается сероватой тенью присутствия наблюдения.

Это есть вдохновение.

Способность, дарованная татуировщиком, давала наблюдать это ощущение как замедленное, чёткое, разделимое по всем молниевым прожилкам и членикам движение. Он, как паук, пленял его крылья; не усмирял, но погружал в томительный, медовый, бархатно-плывучий сон.

Визуально это чудо воспринималось как сияние чистых, ярких цветов.

Словно человеческий глаз, случайно слепленный слепым хасом, впервые прозрел первозданное, неназванное Бытие.

Я рисовал так, точно на мои глаза было нататуировано всё, что я увидел во сне.

Широкая, объёмная, студенисто подрагивающая картина.

К вечеру, не отвлёкшись совершенно ни на одну постороннюю мысль, я завершил работу.

Завесил картину, погасил свет и заснул.

5.

В следующие дни я продолжил рисовать.