Галина Болтрамун: Храм

– Я заметил, что любое движение их мимики подернуто незыблемой статичностью. Служители – в каком-то аспекте продолжение Храма, его флаги и эмблемы, да, их безучастность ни на что не похожа.

– Вы это спокойно констатируете, – сокрушался философ, – потому что вы уже на пути к высокому предназначению, вы услышали зов. Вас позвали. Меня нет. Я тяжело пережил свою несостоятельность.

После небольшой паузы Арри спросил:

– Вы пытались обсудить ваши душевные метания с кем-нибудь в обители?

– Конечно. Для меня было очевидно, что не все мое существо принадлежит Храму, но я ожидал от него шага навстречу, я считал, что он должен помочь мне преодолеть мою косность. Наставлявший меня служитель был любезен. Он убедительно и с тактом, присущим лишь адептам Верховного Бога, старался донести до меня, что их святилище – это только один акт небесной воли, которая бесконечна. «Мы отдельная ступень на пути к неизбежности, – говорил он, – и существует много других манифестаций духа и способов его развития. Все они равнозначны нашему и несовершенны, как наш. Вы грезите о сплочении с Храмом, но боитесь нарушить дистанцию, его притяжение никогда не захватывало вас целиком. А между тем никто не отменял ваш собственный удел, лишь ваша галактика питает вопросы и запросы вашего эго и готовит их решение». Он рассуждал в таком ключе, говорил прекрасно, и, признаться, я был в тот момент безмерно благодарен ему, я принимал его доводы. Но позднее, когда улетучилась дымка магического храмного обаяния, мне стало понятно, что меня просто вежливо вытолкали.

– Вряд ли этот вывод правильный.

Ученый замолк, поддавшись новому приступу удручения. В воздушном массиве тихо переливались оттенки июльской ясности. Теплый ветерок слегка взъерошил курчавую зелень, цветы суматошно раскланялись и вновь застыли в изящных позах. На мгновение у Арри возникло страстное желание онеметь навсегда, не быть вынужденным производить значащие звуки. Но пока он – пленник фатальной динамики, а рядом – друг по несчастью страдает и ждет помощи. Что может дать одинокому нищему другой нищий? Только продемонстрировать свою добрую волю.

– С одной стороны, – заговорил Арри, – вам не дано безусловно принять Храм, а с судьбой можно только смириться. С другой стороны, в его огневых семантиках вы различаете светосилы истины и хаотично к ним порываетесь. Но разве Храм – абсолютное вместилище истины? Уймите свою обиженность, ведь на более высоком уровне вы сознаете, что получили верную рекомендацию. Вам не стоит мучительно одолевать разлад со святилищем, надо скоординировать свои «да» и «нет» и обрести устойчивость, насколько это возможно в нашей построенной на относительности мер Вселенной.

Философ молчал.

– Мне не легче, чем вам, – продолжал принц. – Вы считаете, что у меня есть привилегии, что Храм уже осенил меня своей благосклонностью. Все гораздо сложнее. Для меня этот объект священен и безальтернативен. Но есть ли среди возможных даров Храма хоть один, приносящий подлинное удовлетворение? Я не знаю. Я ничего не знаю, тут мы с вами в одинаковом положении.

– Вы бежите от будничности. Самодовлеющая крепость рисуется вам вожделенным местом, так как почти ничто житейское и тривиальное туда не проникает. Но ведь не только поэтому стремитесь вы к изоляции за крылатыми стенами?

– Не только… Конечно, более чем отрадно обитать там, где тебе не грозит подневольное участие в сумбурных акциях, состязаниях и парадах. Однако это не самоцель. Устранение обыденной маеты не решает ни одной проблемы духа, они неизменны при любых обстоятельствах, и я убежден, что ни истина, ни блаженство, ни развязка болевых узлов не совместимы с подлунной долей в рамках очерченных для нее горизонтов. Храм – это непонятный и немолчный призыв моей родины, моей отверстости в душе, стимулятор моей потаенной и от меня не зависящей тяги к тому, что меня превосходит. Я не могу предположить, какие обретения ждут меня на моей стезе и ждут ли вообще. Мы постоянно что-то снискиваем, чтобы потерять. В детстве и отрочестве для меня эталоном были вы. Потом, как выяснилось, мы поменялись ролями. И теперь, возмужав мыслью, мы можем посмеяться над этими заблуждениями.

Губы пожилого человека шевельнулись, но не издали ни звука, лишь в глазах мелькнуло тревожное замешательство.

– Да, – тихо улыбнулся Арри, – мы разбили наши иллюзии, но не скорбим от этого, напротив, легко и светло прощаемся с пережитым этапом, так как не бывает полных утрат и все является моментом душевного созревания. Мы вынуждены и дальше наращивать упорство и отвагу, у нас нет выбора. Невозможно не откликаться на зов уводящего фатума, несмотря на то, что его траектории лежат между тупиками и бездной. Мы исчерпали нашу дружбу. Она, принеся благотворные плоды, трансформировалась; и было бы детским неразумием культивировать дешевую сентиментальность и с надрывом нагнетать дыхание в отмершее явление. Но с нами остается наша благодарность друг другу, опыт совместной духовной работы сохранится в нас навсегда, пусть и поддавшись диалектическому снятию. Сегодняшняя стадия в наших отношениях не потеря, а новое постижение друг друга, еще один шаг в сторону, пусть пока гипотетического, совершенства…