Александр Мануйлов - Посторонние

– Но я жил не только наукой. Еще одной стороной моей жизни была музыка. Однажды я оказался в просторной прокуренной комнате одноклассника, жившего на окраине Ростова. На полу, стульях и диване сидели пестро одетые ребята и девушки, в углу двое громко играли на гитарах, выкрикивая слова на английском языке. Я уселся на пол по-турецки и внимательно наблюдал, как высокий парень в клетчатых штанах, красном пиджаке, натянутом на белую майку, с узким бледным лицом размашисто ударял по струнам гитары, иногда срываясь на хрип. Я слушал этого парня как завороженный, не в силах оторвать глаза от его худых пальцев, пережимавших струны лакированной гитары. Он пел просто, не заботясь ни о чем, не обращая ни на кого внимания. Этот вечер ворвался в мою жизнь быстро и решительно, стерев ностальгию по детству в Риге. Из-за возраста меня не взяли в музыкальную школу, зато обнаружили абсолютный слух. Мама нашла мне учителя, у которого я занимался три раза в неделю. Вместе с музыкой меня безудержно влекли девушки. Я кипел тайно, не заявлял о своих чувствах, пока не достигал предела – когда уже не важно, что она тебе ответит, ты просто идешь и выкладываешь все. И так превращаешься в неврастеника, который полностью зависит от нее и уже не может скрыть этого. Время между встречей и ответом превращается в кошмар, который преследует тебя и в теплой постели, и в загаженном сортире, и в темном дождливом переулке. Конечно, не все способны оценить такой порыв, многие пугались, либо от полной неожиданности стеснялись в ответ. Но гитара всегда спасала, уничтожала дистанцию. Так я и женился, не вполне понимая на ком, окруженный иллюзиями со всех сторон.

( – С тех пор как нам разрешили уехать из поселения, в доме стали появляться разные люди, чаще всего мужчины. Они снимали у входа потертые фуражки, подолгу сидели за столом, доставая из черных портфелей бесчисленное количество папок, задавали странные вопросы, а мама тихим голосом отвечала, стараясь, чтобы мы с сестрой ничего не услышали. Она нехотя показывала нас, когда того требовали. Жадные мужские глаза находили нас в темном углу или за печкой, иногда мама шла за нами в сарай. Впрочем, я не очень интересовал их, а вот сестра то и дело краснела, встречая пристальные взгляды, полные грубой похоти. – Красивая какая, – говорил каждый второй, ехидно улыбаясь. – Молоденькая, а уже созрела. Барышня или как там по вашему, фройляйн, – сыпались пронизанные влечением слова. Мама суетливо кивала, боясь смотреть в сторону сестры. Постепенно мы начали собирать вещи, готовясь к отъезду. Как-то раз к нам пришел сотрудник четвертого управления, как говорила потом мама. – Пацан, а пацан, иди, погуляй. – Я посмотрел на сестру: она стояла у окна вся бледная, ее сильно трясло. – Пшел вон, – крикнул он. Я быстро выбежал и пустился к соседям, но их не было дома. Тогда я бросился к школе, проваливаясь в рыхлый снег. По дороге мне встретилась тетя Тая, я был так напуган, что она быстро побежала за мной. Когда мы вернулись, дома была только сестра. Она спокойно сидела у печи, вытирая разбитую губу. – Все нормально, – сказала она глухим голосом. – Что ты тут шороху-то навел, Федька, а? – обругала меня тетя Тая и захлопнула за собой дверь. Сестра больше ни слова не сказала за весь день.)

– У нее была мальчишеская челка, детские юркие глаза, тонкая талия и девственное лицо. Она была чуть старше, чуть мудрее. Мы начали жить вместе в пустовавшей все лето комнате ее бабушки, которая уезжала к родственникам. Очень скоро мы решили пожениться, словно за нами кто-то гнался. Расписались мы торопливо, почти по секрету. Мама не спала всю ночь, когда узнала об этом, а сестре, как и в детстве, было не до меня, она уже собиралась уехать обратно в Ригу к своему любовнику, с которым познакомилась на пляже. Отец был совсем истощен, годы ссылки окончательно подорвали его здоровье. Он ничего не сказал, просто протянул руку и с усилием улыбнулся. Так я стал женатым человеком, не осознавая, что это значит, но уверенный, что знание придет во время совместной жизни.

( – Мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж, оставив вещи внизу. Кое-где на стенах виднелись остатки лепнины, у свежевыкрашенной двери висели таблички с фамилиями жильцов и звонки. – Как ее по мужу-то? – произнесла вслух мама, пытаясь вспомнить фамилию племянницы. Мы с сестрой безучастно стояли в стороне, разглядывая отполированные перила. – Почти как у нас дома, – грустно произнесла сестра и провела рукой по гладкой поверхности. Так и не вспомнив фамилию, мама позвонила в первый попавшийся звонок. Послышались шаркающие шаги. Дверь открыла сухонькая старушка, завернутая в старомодный халат. – Вы к кому? – подозрительно щурясь, спросила она. – К Вале, – устало ответила мама. – Ее нет! – отрезала старушка и собралась захлопнуть дверь, но мама схватилась за ручку и потянула дверь на себя. – Это еще что? – взвизгнула старушка. – Мы приехали к Вале, она знает, просто вышла, наверное. Пустите, пожалуйста, мы с дороги, дети устали, – пролепетала мама. – Ничего не знаю, – огрызнулась старуха и снова потянула дверь на себя. Мама отпустила ручку и обреченно попятилась. Вместе мы спустились вниз и сели на скамейку, отодвинув вещи в тень. Жара в Ростове стояла невыносимая. – Что вы тут делаете? – послышался чей-то звонкий голос. – Валя, Валечка, – встрепенулась мама и бросилась к молодой девушке в ситцевом платье. Они тут же обнялись. – Почему вы тут? – не унималась Валя. Ее смуглое, слегка переспелое тело казалось воздушным в легком летнем платьице. Роскошные льняные пряди волнами опускались на плечи и спину. – Нас не пустили, – с обидой в голосе сказала мама. – Странно. А кто? – Какая-то злобная старуха, – вырвалось у сестры. – Ах, это Клавдия Сергеевна, она всегда такая. Какие вы большие уже, – пропела Валя, обняв нас по очереди. Мы поднялись наверх и оказались в узком коридоре. В углу у двери стоял маленький столик с черным телефоном, а рядом – старый стул с разодранной обивкой. Мы прошли по темному коридору почти до самого конца и оказались в огромной комнате, похожей на наш школьный класс. – Пришли, – радостно сказала Валя и опустила наши крепко связанные мешки. Уставший я сел на венский стул у шкафа и рассеянным взглядом скользнул по двадцатиметровой комнате: старинная люстра, пианино в углу, полки с книгами, проигрыватель, зеленый торшер, гипсовая копия «Амура и Психеи». – Сюда передвинем шкаф, чтобы отделить вашу часть от нашей, – с энтузиазмом произнесла Валя. – Спасибо тебе, мы ненадолго, – почти шепотом сказала мама и устало опустилась на стул. – Ходят тут всякие в обносках, предупреждать надо, – послышался старческий голос из коридора. Валя снисходительно улыбнулась и начала разбирать вещи.)