Олег Копытов - Восемнадцатый пассажир. Сборник рассказов

Мы оба почему-то вздрагиваем.

– Пришла, иди открывай, – говорит он.

Я встаю. Становлюсь серьезным и грустным. И иду открывать.

Мы с Гиршем гуляем по крышам. Эта крыша плоская, посыпана битумом, как запасное поле стадиона. Мимо нас, едва не сбив Гирша с ног, проносится велосипедист. Он отчаянно крутит педали в обратную сторону в тщетной надежде затормозить… – и исчезает с плоскости, как его и не было!

Мы с Гиршем подходим к краю крыши и смотрим вниз. Маленький велосипедист ругается грязными словами и пинает маленький велосипед с колесами, искореженными всмятку. Он срывает с головы каску и запускает ее на крышу. Серебристая велосипедная каска быстро увеличивается в размерах, пролетает между мной и Гиршем, звякает жалобно несколько раз, обиженно ворочается на черном битуме и наконец затихает, равнодушная ко всему.

– Почему люди не летают? – спрашивает Гирш.

– Не хотят, – отвечаю я. Это самый простой вопрос из тех, что сегодня задавал Гирш.

Мы спрыгиваем на крышу соседнего дома, этажа на три пониже.

За что я люблю гулять с Гиршем по крышам – за то, что он красиво с крыш спрыгивает: голова чуть откинута назад, руки, словно парящего голубя крылья, своими длинными ногами Гирш делает «ножницы» и приземляется медленно, плавно. Я очень старательный, поэтому не умею учиться. Спрыгнув с крыши, я валюсь на бок и могу наделать столько шума!..

Наша прогулка подходит к концу. Мы спускаемся на землю. Фиолетовое солнце вслед за нами забирается на крыши и сонно с них зевает.

– Послушай, Гирш, а расскажи, как ты поймал баккаруду! – говорю я.

– А-а! Прошлым летом в городском парке?

Гирш любит рассказывать эту историю. Никто не верил, что в городском пруду водится баккаруда. А Гирш выманил ее на берег при помощи куска коньячного торта. Баккаруда под жарким солнцем растаяла. А остатки торта доклевали городские вороны…

Мы идем на базар, ведь Гирш ходит по базарам только вечерами.

Стены базара сложены из серо-зеленого, уже заплесневелого кирпича, у ворот стоит лопоухий солдат в грязной пилотке и мешковатой, не по росту шинели с оранжевыми погонами. Гирш невозмутимо проходит мимо солдата, а тот бежит за нами где-то сбоку и дергает меня за рукав. Я сую руку в карман и с удивлением нахожу там несколько хмарок. Я отдаю их солдату, и он убегает назад к воротам, громыхая своими стоптанными сапогами.

– Зачем попу гармонь? – спрашивает Гирш.

– Поп очень любит музыку, – отвечаю я, немного подумав.

Мимо нас четверо попов тащат пианино. Пианино тяжелое, старинное, красного дерева. Попы обливаются потом. Мне становится жаль их, ведь до швейцарской границы так далеко!

Стены базара сжимаются шагреневой кожей. Пора бы и уходить.

Но Гирш находит маленькую калитку и исчезает в ней. Делать нечего – я иду за ним. За калиткой небольшой павильон, обтянутый сверху железной сеткой. Внутри павильона два ряда гранитных прилавков, липких и замусоренных. По ним ползают жирные мухи.

Весь асфальт вокруг прилавков усыпан мелкими бумажками. Я нагибаюсь и подбираю несколько. Это мятые, надорванные, истершиеся хмарки.

Гирш подскакивает ко мне и резко бьет по руке:

– Никогда! Слышишь, никогда не делай этого!

– Извини, Гирш, – тихо говорю я и тщательно вытираю свои пальцы носовым платком.

Мы выходим из павильона на базарную площадь, которая сжалась до размеров волейбольной площадки. По ту сторону сетки угрюмые плечистые парни сгружают с грузовика туго набитые пыльные мешки. Они заметили нас, все, кроме одного, перестают работать, несколько секунд смотрят на нас и вдруг начинают гоготать и кричат нам: «Додики! Додики!»

– Никогда, никому не позволяй оскорблять себя! – говорит Гирш, подбирает с земли длинную заостренную палку и копьем бросает ее в парней. В полете палка переворачивается и втыкается тупым концом в спину того, кто продолжал нагибаться над мешками. Его спина резко распрямляется, и острый конец копья продирает бедро самого свирепого на вид.

Волейбольная сетка туго натянулась, лопнула и опала. Мы с Гиршем подходим к машине. Раненый садится на пыльный пол кузова грузовика, раздирает свою штанину, словно обивку старого дивана, и с детским любопытством вытаскивает куски пожелтевшей, слежавшейся ваты.

Гирш зевает, и мы уходим с базара…

По ночному городу пролетают трассирующие огни автомашин. Жизнерадостные неоновые истуканы улыбаются с фасадов плоских черных зданий, у панели отеля с периметром бегущих друг другу в затылок огней стоит длинный ряд молочно-белых и черно-сетчатых чулок…