Валентин Пономаренко: Сборник рассказов от Электроника из Эрмитажа

Но думать надо, и не просто думать, а, взяв в руки фотоаппарат или видеокамеру, снимать и снимать, отматывая километры плёнки, и гигабайты памяти, чтобы потом, через год, десять, а может и сто двадцать, достать, включить и вспомнить всё. Ну, не Вы, так Ваши дети или внуки…

Мы тоже в какой-то момент, вдруг, поняли, что жизнь уходит, а вместе с ней – и неповторимые мгновенья, что наступит день, когда всю эту убегающую красоту будут созерцать другие, а нам останется лишь память, но память коротка и субъективна, как и всё искусство. Ведь искусство создаётся разумом, а значит, понять и оценить его способен только такой же разум. И ни один компьютер, никогда не сможет сказать: «Как прекрасны эти слова: – Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…, как Гений чистой красоты! Или: – Вы всмотритесь в мадонну Литту, что может быть прекраснее этой женщины и её младенца!!! Их создавал Гений!».

Разбередив подобные мысли в своих душах, мы, недолго думая, упали к ногам руководства отдела и вымолили первоклассную видеокамеру по международной кличке «Panasonic»! И этот «Panasonic», в один миг, превратился в маленькую Машину времени, правда, путешествующую только в прошлое, но именно для этого мы её и покупали.

Когда-то, давным-давно, угрохав все заработанные деньги от первого студенческого отряда, я купил японскую кинокамеру. С тех пор моя пролетающая жизнь превратилась в бесконечный кинофильм, в котором всё прошлое оставалось навсегда, а будущее завершилось с научно-технической революцией, похоронившей любительские кинокамеры и родившей восхитительное Видео!

Знаешь, дорогой читатель, можно раскопать любое генеалогическое дерево, вплоть до монгольского ига, но, не имея в прошлом «Великого немого», мы никогда не сможем пролистать мытарства наших предков по кадрам, по-настоящему поняв их жизнь, закрученную тугой спиралью ДНК. И очень часто, просматривая свои фильмы, я сожалел, что мои родители, мои бабушки и прабабушки, а также всё уходящее к далёкой Киевской Руси, не имело простой технической возможности запечатлеть свою историю и через тысячи лет показать всё это юным потомкам.

И вот теперь, работая в Эрмитаже, я старался наверстать мгновения, упущенные нашими предками, хотя они об этом даже не задумывались. Им было не до будущего. Они жили настоящим, а оно, очень часто заставляло думать только о куске хлеба, хотя, как знать, как знать. Ведь для многих и сейчас этот кусок является главным. Уж такова наша жизнь.

Вернёмся в Эрмитаж. Поскольку наш сектор устанавливал микрофоны на всех событиях культурной жизни музея, то большую часть хроники снимали мы. А значит, находясь в эпицентре, «Panasonic» фиксировал то, что даже вездесущие телевизионщики не могли урвать для своих сенсационных репортажей.

Но кроме событий официальных, мы снимали наши праздники, жизнь отдела, и эти кадры оказывались, порой, не менее дорогими, чем визиты президентов или показ мировых шедевров.

Однако случались события, которые многих заставляли плакать. Представьте себе средние века, мастерская художника, и уже готовая картина. Это великий Рембрандт любуется своей, только что законченной Данаей. О, как бы он хотел покорить и восхитить мир бесценным (в будущем) шедевром. Но мир средневековен, дик и жесток к человеческой красоте. Бдительно несёт службу Святая инквизиция. Нельзя выставлять обнажённое женское тело на показ грубой, верующей толпе. Хотя именно эта картина писалась только для себя. И Даная на многие годы прячется в подвал. Проходят столетия, человечество, наконец, осознаёт величие картин Рембрандта, и «Данаей» уже любуется весь мир. А сама она украшает один из величайших музеев мира – Эрмитаж. Но средневековое проклятье настигает её уже в двадцатом веке и слуги инквизиции в образе диких варваров и вандалов режут дочь Акрисия ножом и обливают серной кислотой.

Красавица Даная снова прячется на многие годы. Плачет она, плачет культурный мир, плачут реставраторы. Двенадцать лет над картиной бьются лучшие умы и руки.

И во т вспыхивает миг, когда картина снова оживает перед человечеством. Не сомневаюсь, что подобные мгновения – такая же редкость, как вспышка сверхновой звезды, да и увидать это уникальное явление смогут очень немногие. Нам посчастливилось созерцать всю эту красоту и снять её на камеру от первого мгновенья до последнего. Ведь никто не знает, что может произойти завтра или через век. А средние века – вот они, льются из всех телевизионных каналов. Гадалки, колдуны и экстрасенсы. Средневековая ересь стала нормой нашей жизни. Астрологи, как во времена Джордано Бруно и Галилея несут в умы наших людей инквизиторскую ахинею, а люди верят. И кто знает, не случится ли повторение дикого прошлого, и на Дворцовой площади, как четыреста лет назад на площади Цветов в Риме, запылает костёр, сжигающий нового Джордано, а, наглотавшись смерти, разъяренная толпа бросится громить красоту человеческой цивилизации. И не дай Бог, повторить нам «подвиг» Ирака, который в одну ночь разграбил все свои музейные ценности. Теперь иракцы любуются льющейся кровью, а их сокровищами любуются американские коллекционеры, смеясь над чужой человеческой глупостью. Так что, упасть в средние века можно в любом веке.