Виктория Ближевская - Спокойных дней не будет. Книга IV. Пока смерть не разлучит

– Другой ей не досталось при раздаче родителей. – Соня пожала плечами без особых угрызений совести и усмехнулась. – Кстати, когда ты оформишь опекунство?

– Зачем? У нее есть опекун.

– Уже нет. Коля написал отказ. А Белла должна быть нашим ребенком.

– Ты сама ребенок, – с родительской нежностью сказал он, уклоняясь от неудобной темы, но юридические сложности не слишком долго занимали ее ум.

– Уложи меня спать, а то у меня уже глаза слипаются, и я не могу думать ни о детях, ни о перспективах нашей с тобой жизни. Просто хочу уснуть с тобой рядом и проснуться.

Он заставил себя подняться, ощущая непомерную усталость, как вещь-мешок новобранца на марше, и повел ее под руку к дому, оглядываясь на море.

– Оно никуда не денется до утра, – зевнула усталая Соня, поймав один из его взглядов. – Останется с нами и в нас.

– Что-то я не уверен, что именно этого мне хочется.

– Значит, мы сделаем так, как тебе захочется. Бросим море и уедем в горы. В джунгли, в пустыню, куда скажешь! И ты обещал мне замок в Швейцарии, а прошло уже лет двадцать…

– Родовой замок – не игрушка для безответственных девиц. Ты же еще и титул к нему захочешь. А что получу я за свои труды?

– А что бы ты хотел, мой господин?

– Все! – подумав, почти серьезно ответил он.

– Значит, все и получишь, – с нежностью согласилась она и прижалась виском к его плечу. – Но сначала мой замок с титулом не меньше герцогини!

– Нельзя разжаловать принцессу в какие-то герцогини, – менторским тоном произнес он и шлепнул ее ниже талии. – Пошевеливайся, ваше высочество! Спать пора!

Утром сердце снова побаливало, и было муторно, но терпимо. Полежав с закрытыми глазами и выровняв дыхание, Илья слегка повеселел, но идти с Соней в ванную отказался наотрез. Она смеялась и называла его трусом, а он, вернувшийся мыслями к работе, которая никак не хотела его отпускать, почти не грубил, принимая и отражая ее веселые подачи.

От идеи рассказать Соне о ноющей боли в груди он отказался и сквозь полуопущенные веки наблюдал, как она беспечно радовалась хорошей погоде, вкусному завтраку, его непривычному безделью и, примеряя перед зеркалом наряды, болтала об английской литературе, в которой он не разбирался и прятал свое незнание под рассеянным «угу» и за шуршащей итальянской газетой трехдневной давности.

В конце концов, беспечная кокетка выбрала платье и, час от часу не легче, после завтрака потащила его на скалу любоваться красотами пейзажа. Всю дорогу он ворчал, как потревоженный в берлоге медведь, что для слияния с дикой природой не обязательно торчать два часа у зеркала, но она только смеялась и всматривалась в горизонт, будто далекий магнит притягивал ее стального цвета глаза. Забираться на самую верхотуру он отказался наотрез, памятуя давнее скалолазание на гору за юной Соней, и предпочел остаться на небольшом плато с рваной полоской тени, пока его спутница стремилась к облакам. Соня выпустила его неохотно разжавшуюся руку и с лицом зачарованной принцессы пошла по узкой крутой тропинке, огибающей каменный утес и уводящей в поднебесье.

– Будь осторожна!

Она рассеянно обернулась на звук его голоса, но не задержалась и продолжила путь вверх по каменному склону. Илья остался один, жмурясь от бьющего в глаза света, свободный от мыслей и желаний, как согретый мартовским солнцем старый кот, готовый забыть о кошках в угоду полуденной лени на оттаявшей крыше.

Соня окликнула его со скалы наверху, и он вздрогнул от звука ее голоса, размытого шумом ветра и рокотом резвящихся волн.

– До чего ты красива, Сонька! – невольно вырвалось у него. – Просто ослепительна!

– Что? – Она присматривалась к нему из-под руки, как заправский моряк. – Я ничего не вижу…

– Зато я вижу, – пробормотал он.

– Ну, Илья, говори же громче! – Она даже притопнула от нетерпения. – Ветер такой сильный, что тебя не слышно!

Ему хотелось, чтобы она услышала, чтобы поняла, как прекрасна в его глазах, чтобы перестала думать о далеком дне, когда зеркало откроет ей другую, горькую правду, но кричать о ее красоте, перекрикивая природу, было глупо, и он промолчал.

– Почему так странно бывает, что когда плохо видно, то еще и не слышно?

– Слезай оттуда!

Мужчина задрал голову, ревнуя ее к высоте, к горячему воздуху и к свободе, которые в эту секунду владели ею безраздельно.

– Ты только взгляни, какой вид!

Соня указывала туда, где раскинулся заурядный морской пейзаж со всеми обязательными атрибутами: выцветшее небо вдали сходилось с серебристо-синим морем, линия горизонта была прорисована неверными штрихами под туманной дымкой, белый парус, едва заметный в блеске водной глади, лениво парил рядом с фланирующими чайками. Ничем не примечательная картинка, которыми она умела восхищаться. Но он посмотрел не ради интереса, не ради того, чтобы угодить ей, а потому что вдруг ему захотелось запомнить именно этот день, и эту дымку, и этот заблудившийся в серо-голубых мазках парус. И вдруг оказалось, что вся непритязательная Сонина романтика хороша именно потому, что она – Сонина.