Алик Гасанов: Было дело… Короткие рассказы, сборник №-3

Мы глазеем по сторонам. Всё кипит и работает. Вон столярный цех. Мужик доску тащит:

– Петрович!.. Ты де пропал?

– «Де пропал»!, – передразнивает наш старичок, – «Де-де»!.. В манде!.. Зайди ко мне сейчас!..

Петрович – бугор*. Приведя нас в небольшой и уютный кабинетик на втором этаже прямо над столярным цехом, старик усаживается за стол:

– Короче так, мужики, – скрещивает пальцы, – Без меня – ни каких движений. Понятно? Узнаю, что мутите – не обижайтесь. Понятно?

– Понятно, – говорим.

У Петровича на левой руке нет указательного пальца, а на правой – два пальца без фаланг.

– Работа не пыльная, – продолжает бугор, – не обижу. Чай-курить всегда найдётся. Щас похаваем немножко (А-а-лилуя!.., – пропело в голове) и пойдём, я вам цех покажу, и фронт работы. Понятно?..

…Через пять минут мы сидим за этим же столом Петровича, стол накрыт газетой, на столе сало, огурцы, кастрюля душистого супа (жить хочу!), хлеб, зелёный лук, помидоры и бутылка водки.

… – А я же тебе говорю, – Петрович разливает по стаканам. С нами сидят ещё три мужика, все припудренные древесной опилкой, – Он, сука, по-хорошему не понимает. Говорил я тебе?..

– Говорил, – вздыхает огромный здоровяк, которого все зовут «Тушин», – а…

… – Вот я тебе чё и говорю, – назидательно перебивает бугор, – С ним по-хорошему нельзя. Понял?.. Я ему прошлый раз чё сказал?.. «За базар надо отвечать!» Говорил?

– Говорил…, – Тушин вздыхает горько, выпивает до дна, прослезившись, занюхивает хлебом, – ды…

… – А он чё?.. А?.. Он-то чё?.. Я ж говорил тебе – пока он деньги не перечислит, ни какого с ним разговора. Говорил я тебе?..

– Говорил…, – здоровяк запихивает в рот замысловатый бутерброд – на кусочек хлеба он положил кусок сала и всё это обмотал, словно верёвочкой, зелёным луком. Я тут же замечаю, что у Тушина тоже нет пальца на руке. Присмотревшись к мужикам, я вижу, что у всех у них не хватает по два-три пальца… Вон тот, сбоку от меня, вообще ложку держит изуродованным кулаком. Все четыре пальца, кроме большого, срезаны до половины одним, видимо, разом…

– Вот я чё и говорю!, – Петрович качает головой укоризненно, – Сначала слушай, что старшие говорят. Понял?, – выпив водку, по простому ругается на нас, – А вы чего сидите?.. Жрите, давайте!.. Чё жмётесь?.. Давай-давай!.., – и смотрит строго, как отец, – Я шучу, что ли?.. Работать сейчас будем!..

Наевшись от пуза, трижды «перевернув» по полстакана водки (Всё мужики, харэ!.. А то работать не сможете!), мы идём в цех.

– Вот тут, смотри, он будет принимать, а ты на подхвате, понял?.. Вот так вот, смотри. Коля, давай!..

И резвый Петрович, раскорячившись, как вратарь в хоккее, показывал, как «подхватывать». Тушин кладёт на стол «циркуляры» грубооструганную доску, Коля толкает её, «распуская» на два бруса, Петрович «принимает», бойко складывая в штабель у стены. Пока вернулся – уже опять бежать надо. Живой конвейер. Один остановится – всё встанет. Тушин, Коля, Петрович, Тушин, Коля, Петрович…

– Чё стоишь? Понял?.. Давай-давай!..

Тушин, Коля, я, Тушин, Коля, я…

– Шевелись!.. Чё ты?!.. Вот так, смотри!, – Петрович ещё раз показал, не останавливая мужиков, – Понял?..

И пошла наша работа.

Петрович чем-то расплачивался командиру части. Скорее всего лесом. А мы втроём почти месяц каждый день работали на «Лесозаготовке», и там было хорошо. Кормили нас мужики отлично. Но и пили мы каждый день. Мужики нас опекали, называя «пацанвой». Утром, плотно покушав и «хряпнув» по сто грамм «для порядку», они расходились по своим углам, и всё начинало шуметь и стучать, потом собирались к обеду у Петровича, и опять мы слушали их негромкую беззлобную ругань, объедаясь превосходной домашней едой. Вечером, часам к пяти, когда начинало уже темнеть, участок постепенно затихал, мужики по-одному не спеша поднимались в «бугорскую», лениво курили и «базарили». Несколько дней нас в часть возил УАЗик. А потом Петрович разрешил нам ходить в часть пешком, через лес, взяв с нас мужское слово «не мутить». Чуть больше километра по тропинке, мы шли темнеющим засыпающим лесом, молча покуривая. Проходили мы всё время краем небольшой деревни со странным названием – Перочи.

… – Короче, дело к ночи… Приехал я в Перочи.., – негромко напевал Андрюха свою дурашливую песенку, всякий раз переходя на удивительную по пошлости хрень, – И там я как-то Вале по-яйца засандалил… И Валя мне сказала: Навеки я твоя…

Эти его песенки всё время ставили меня в ступор. Всегда безошибочно подбирая рифмы, змей-Андрюха почему-то настойчиво склонял все известные миру женские имена, измываясь иногда до такого неприличия, что даже мои, видавшие виды уши, сворачивались от стыда в трубочку, и краснели.