Илья Пруслин: Неизданное… Рассказы, повесть

Я откидываю окурок красной звездочкой далеко вниз, и ухожу с балкона… Дома меня ждет свой сыночек и жена. Дома меня тоже ждут прятки. И книжки с картинками. И даже своя, такая родная, посуда…

В тот вечер, когда я как всегда курил на балконе что-то непривычное резануло мне глаз… На кухне у ребят было что-то много народу. «Лешкин» силуэт привычно сидел на своем месте, положив подбородок на сцепленные руки, и смотрел на стенку напротив… Наверное телевизор смотрит. А вокруг – то входили, то выходили на кухню и с кухни какие-то люди, носили какие-то тарелки и миски в комнату, суетились у плиты… Наверное, праздник какой-то, подумал я, гости… Только странно, что столько гостей в доме, а «Лешка» смотрит телевизор… Я пошел домой. Вышел на балкон через полчасика. Странно, но «Лешка» сидел все в той же позе… Рядом стояла «Свекровь» и гладила его по растрепанным соломенным волосам, как маленького… Люди все также входили и выходили, кто-то курил у открытой форточки, загораживая мне обзор… Пару раз забегала «Лизочка», плюхалась к папе на колени… Он, не отрывая взгляда от противоположной стены, прижимал ее к себе – крепко-крепко, как не раздавит только…

Прошло еще пару часов… Я снова вышел покурить. Гости уже все разошлись, свет был погашен везде и только в полумраке была видна все та же неподвижная «Лешкина» фигура, не изменившая позы ни на минуту… И еще… Еще… Но чего-то не хватало, что-то изменилось… Ну да… Конечно же не хватает худенькой «Катиной» фигурки, мелькающей по кухне обычно туда-сюда…. И не хватало ее весь вечер, как я сейчас понял…

Утром я застал «Лешку» все в том же виде… Напротив за столом сидела его мать, о чем-то говорила ему, поминутно сморкаясь и вытирая большим белым платком глаза… Я ушел на работу и вернулся только поздно вечером.

Сразу же бросился на балкон. В окошке напротив горел свет и за столом сидел «Лешка»… Все так же… Это был не праздник вчера, – с ужасом окончательно понял я.

Еще дня два картина на кухне десятого этажа оставалась практически неизменной… Ел ли «Лешка», пил ли… не знаю… На третий день утром его за столом не оказалось. И в квартире вообще весь день была какая-то подозрительная (зрительная) тишина… Вечером пришел «Леша». Сел на свое место… Заходила «Лизонька», о чем-то как всегда по-детски весело рассказывала ему. «Лешка» кивал. «Свекровь» поставила на стол тарелку с чем-то дымящимся и судя по виду очень вкусным… «Лешка» даже немножко поковырялся в тарелке вилкой и пару раз отхлебнул из чашки с чаем… Встал, прошелся по кухне – туда-сюда… Выключил свет, ушел в комнату… Спать, наверное…

Идут дни, проходят недели… Я как всегда курю на своем балконе… А «Лешка» ужинает, играет во что-то с «Лизонькой», разговаривает с матерью, смотрит телевизор… Живет как-то, вобщем…

И только одно очень больно и страшно видеть каждый раз… Как гаснет свет по вечерам, все ложатся спать, а «Лешка» выходит на кухню в одних трусах… Подходит к темному окну и… заглядывает за занавеску – не спряталась ли там его «Катенька»?…

Когда мы с сестрой были маленькие, мы очень часто оставались дома одни. Родители ходили в театры, кино, в гости… А нам в полное распоряжение для наших игр оставалась большая старая трехкомнатная квартира – со всеми ее закуточками, уголочками, потайными местами, шкафчиками, полочками, тумбочками и прочим и прочим… Вобщем, было, где развернуться для разных игр, пряток, обследования всех этих мест со всяческим их интересным и бесконечным содержимым.

В папиной комнате стоял, кроме всего прочего, еще и СЕКРЕТЕР! Само уже слово наводило на мысль о каких-то секретах, спрятанных в нем, внушало благоговейность тайны, и естественно, притягивало мой детский интерес к секретеру больше всего! Тем паче, что залезать в секретер и брать там что-то – было отдельно и строго-настрого запрещено папой! Ну и конечно же самый строгий запрет нарушался мною в первую же очередь, как только мы оставались дома одни.

Какое же это было удовольствие – потянуть на себя тяжелую деревянную откидывающуюся крышку – и в нос ударял запах тайны!… Сейчас я уже понимаю, что запах этот мешался из мебельного лака, которым был покрыт сам секретер, канцелярских принадлежностей (знаете же как пахнут «простые» карандаши), старых типографских красок и любимого папиного одеколона «В полет». (Он до сих пор, живя уже много лет в Германии, где-то умудряется его доставать!!!)

Чего только интересного не было в папином секретере! Я мог часами перебирать эти вещи, брать их в руки, разглядывать, пробовать их в «деле»… Там был огромный глиняный стакан, наполненный разнообразными карандашами-ручками – от обыкновенных шариковых с колпачком за 35 копеек, до старых-престарых перьевых, с настоящими «плакатными» перьями, измазанными засохшей черной тушью. Здесь же стояли и сами пузырьки с черной тушью и синей штемпельной краской, которая очень необычно пахла и сразу же при открывании обязательно и безнадежно пачкала руки. Тут же лежали и маленькие штампики, для которых эта самая краска и предназначалась… Как любил я, уже все-равно испачканным пальцем намазать этот штампик и поставить на чистой бумаге тысячу раз один и тот же нечеткий отпечаток – «Член Союза Журналистов» или «Член Профкома Литераторов» или еще что-то в этом же роде, с указанием Имени Отчества, а главное Фамилии (точно такой же, как у меня!) и домашнего адреса…