Юрий Меркеев: Трещинка. Для тех, кто любит магический реализм

– Кто же?

– Мои литературные герои.

– Что? – Вика удивленно воззрилась на сочинителя. Теперь она была убеждена, что он бредит.

– Врачу, исцелися сам, – продолжал он трескучим голосом. – Это закон, который я вывел благодаря этой химии. – Сочинитель со злостью ткнул пальцем в груду упаковок с лекарствами. – Хотя они и стоят бешеных денег. Что для немца лекарство, то для русского смерть. Запомни это, моя дорогая. И не трать на меня больше денег. Верующий исцеляется покаянием. А для того, чтобы каяться, душа должна ожить. Камень тоже может обратиться в хлеб с помощью Божией. Только нашему брату – сочинителю посложнее всех прочих. Я болен дважды – сочинительством и болезнью. Сначала я должен оживить душу… Мне нужен магический театр, литературное таинство…

Сочинителя вдруг перекосило от боли, и Вика бросилась к столу со шприцами и ампулами.

– Я сам, – дрожащим голосом произнес бывший муж. – Я должен все делать сам. Закон… Врачу, исцелися…

Перетянув жгут с помощью зубов, он ввел в исколотую вену кубик какой-то желтой маслянистой жидкости, приложил к ранке кусочек ваты; потом взял со стола платок, вытер холодный пот, скапливающийся на висках во время приступов; подождал, пока боль утихнет, и, поднявшись с кресла, неожиданно поманил Вику на второй этаж. «Он не просто бредит», – подумала она, поднимаясь за ним по шатающейся деревянной лестнице. – «Кажется, он сходит с ума на фоне обезболивающих лекарств».

Поднявшись, Вика увидела ужасно пыльную комнату, заваленную всяким старинным хламом – настоящий музей древности. Сочинитель прошел вперед, бережно снял с полки старинную чернильницу с гусиным пером и, обернувшись к Вике, странным шепотом произнес, впиваясь в нее безумным расширенным взглядом:

– Никому не говори то, что сейчас услышишь. Эти вещи волшебные, Вика. Я хочу создать здесь магический театр и исцелиться с помощью таинства сказки. Героев, которые мне помогут в этом, я уже вызвал к жизни. Скоро они придут.

Вика испуганно покосилась на висевшее на стене на гвоздике старинное охотничье ружье, очевидно, принадлежавшее некогда деду Алексея. «Бред, – подумала она. – В театре оно обычно стреляет… раз уж висит на гвоздике в первом акте пьесы. А он сам заговорил о магическом театре».

* * * * * *

– Ну, как он? – спросил Сергей, когда Вика вернулась к машине. Женщина была растеряна и немного напугана.

– Не знаю, что он задумал, – ответила она, – но жить ему, кажется, осталось недолго. Он ведет себя как сумасшедший. Я даже испугалась. Бредит, отказывается от помощи, говорит, что ухаживать за ним будет собачка, которую он подобрал на помойке. В общем, зрелище жалкое и страшное одновременно.

– Говорил я тебе, что его нужно отправлять в хоспис в добровольно – принудительном порядке. Там за ним будет хоть какой-то присмотр.

– Нет, – покачала головой Вика. – В хосписе он умрет быстрее. Даже домашняя кошечка уходит умирать на волю. А он… что же?! Он не смирится со смертью никогда. Он по-прежнему своенравен и упрям, сейчас – в особенности. Признается, что его душа окаменела. Хочет ее оживить с помощью волшебства. Бр-р-р, – поежилась женщина. – Больше я сюда ни ногой.

– И все-таки я не понимаю, почему он сбежал из такой дорогой клиники, – задумчиво пробормотал Сергей. – Уровень европейской медицины, волонтерки с пышными формами. За этот рай я авансом заплатил три тысячи баксов. Сам бы лег туда отдохнуть.

Сергей рассмеялся собственной шутке и взглянул на Вику. Она смотрела прямо перед собою в одну точку, никого и ничего не видела, была бледна и о чем-то напряженно размышляла. Сергей завел мотор, и большой черный джип, похожий на катафалк, медленно поехал обратно в сторону Растяпина. Из головы Вики никак не выходил восторженно – безумный взгляд Алексея в комнате на втором этаже. Этот взгляд был ненормален и, очевидно, вызван приемом обезболивающих лекарств – наркотиков, и все же сквозь болезненную пелену пробивался тот живой огонек здорового авантюризма, который она помнила и любила все десять лет жизни с сочинителем, и знала, что это и есть тот животворящий дух, который осенял Алексея только тогда, когда в нем рождалась волшебная сила творчества и упрямая жажда жизни. «И это будет война, – подумала она, зная решительность своего бывшего мужа в таинствах сочинительства. – Война не на жизнь, а на смерть. И еще не известно, кто в этой войне победит: животворящий дух сказки или болезнь и смерть. В свой ад он входит с девизом воина, а не попавшего в плен слабака. Возьми надежду всяк сюда входящий. Это он, кажется, вынес эпиграфом в своем магическом театре?».