Анатолий Малкин: Все ангелы живут здесь (сборник)

В этом мире мы были так молоды, что работали с утра до ночи и снова до первого солнца. Спать нам было не нужно, потому что мы питались своей верой в скорую победу над миром косности и бездарности.

Там была и первая наша выставка. На один вечер нам позволили на стенах кафе «Cиняя птица» развесить наши картины. И мы жутко страдали, когда гении пера, читая свои стихи и накачиваясь жидким кофе, который им наливали из большой кастрюли, совсем не смотрели на нашу живопись.

А потом была бульдозерная выставка. Там, где Рабин пытался остановить погром и ему чуть не отрезало ноги бульдозером. Где наши картины, расставленные на траве, ломали, рвали и кидали в кузов самосвала, а вокруг трещали фотовспышки, слышались наши проклятья и команды милиционеров.

– А чего ж ты на матушку вернулся? Разве там дышать можно?

– Может, нам с тобой разный воздух нужен?

– Ну, это ты х. ю сморозил. Слушай, а давай накатим вискаря по этому поводу? Я тут бар хороший знаю, пошли.

Мы спустились в грязноватый подвальный лондонский бар – Эрик еще с советского времени не мог терпеть пафосных заведений и везде выискивал именно такие замызганные забегаловки, но зато здесь всем было наплевать на мои голые ноги в кроссовках и на его оглушительный смех и грубые русские словечки, и мы cовершенно спокойно могли напиться в хлам – как это случалось с нами в Москве, во времена нашей молодости.

Cерым, скучным, не солнечным днем поезд мчал Зимина в кукольные просторы графства Девон. Там, в городишке Тормут, решал судьбу мира обольститель ума Патрик де Гриз – эксцентричный гений c твердым взглядом проповедника и хорошо расчесанной черной бородой до пояса и такими же длинными волосами, больше похожий на хиппи или индийского йога, чем на доктора наук и руководителя серьезного научного института, автора теории управляемого старения, которая утверждает, что только в семьдесят четыре года наступает старость, и что предел жизни человеческой на самом деле зависит только от нашего желания, и что поле битвы за долголетие находится в нашей голове, и если научиться управлять этим процессом, то жить можно бесконечно.

Ехал к нему Зимин по рекомендации доктора Пети, но не любопытства ради – хотел понять, гордыня движет этим человеком или стремление избавиться от страха.

Уже десять лет Патрик ежедневно глотал почти сто подобранных для опыта лекарств и добавок, чтобы с их помощью прожить никак не менее ста пятидесяти лет. Сейчас ему было уже за сорок, но выглядел, говорят, на двадцать пять, не более. И на это следовало посмотреть.

Ровные поля, нарезанные аккуратными полосками, сменялись такими же причесанными рощами или городками, то и дело возникающими то справа, то слева. Наблюдая эту размеренную жизнь, отрегулированную навсегда, как механизм швейцарских часов, Зимин вдруг подумал, что бесконечность ритуала гораздо хуже вовремя пришедшего конца.

– И что меня так разобрало вчера, что потерял всякую осторожность? Наговорил кучу глупостей, навспоминал тучу подробностей, которых совсем не следовало касаться заново. Тем более при Эрике, с его опасным языком. Вот что бывает, когда рядом нет стражника, который заботится о твоей безопасности. Ирина была в этом плане совершенно бесценна.

Познакомился Зимин с ней давно, еще в советской Москве. Встречались в разных компаниях, а между встречами каждый жил своей налаженной жизнью – в ней была и семья, и дети, и родственники, и прочее. И ничто не только не предвещало их романа, но даже попытки задержаться друг около друга ни разу не было. И вдруг, на новогодней вечеринке у доктора Пети, они оказались вдвоем, в каморке на третьем этаже, и там, в темноте, начали целоваться, словно безумные, и было это так сладостно, что они с большим трудом затормозили.

Он думал, навсегда. Она думала по-другому.

В первый же год перестройки Зимина счастливо позвали в Лондон с рабочей визой и стипендией от галереи. Он тогда был совершенно без языка, спал в какой-то общаге, на чудной, местной выдумки раскладушке, без белья, потому что не умел пользоваться стиральной машиной в прачечной через улицу, а в соседнем магазине, тоже ничего не понимая, мычанием и жестами добывал себе консервов и хлеба – зато работал, как сумасшедший, придумывая свою первую заграничную выставку.

И тут появилась Ирина. Совершенно внезапно, непонятно откуда, но явно из совсем другого, богатого мира, судя по ее одежде и бриллиантам на руках. И почему-то не исчезла тут же, а осталась.