– Чего заскучал, Ёська? Тебя, говорят, искупали в овациях и чуть не на руках вынесли из зала словно небожителя. Тебе ли предаваться мирской тоске, как нам жалким обитателям земных трущоб?
– Тебе ли жаловаться.
– А вот как хочешь, так и понимай. Я уже и завидую тебе, что сам не стал баллотироваться. Тебе все почести отдал.
Влад лукавил.
Среди их «славной тройки мушкетёров» ему досталась честь быть сыном «функционера», а не бедным, но драчливым гасконцем Костей, с которым он сдружился как раз по причине умения держать удар и давать сдачи всякому, без разбору: кто прав, кто виноват? Перефразируя Партоса: я дерусь, потому что всегда прав! Костя был тем молотобойцем, которому доверяют (не особо размышляя) раздробить кости несговорчивому врагу.
Прежние народные корни наградили Влада смекалкой и весёлым характером способным на всякие забавы. Отец был трудоголиком частенько ночующим в кабинете, дед идейным бойцом и крестьянским сыном, да видно, природа, заметив эти щедроты в предках, обделила ими наследника. Влад был просто счастливым потомком тех, кто однажды вкусил власти, и тот сладкий яд передался ему вместе с кровью. Единственное, что оставил себе в наследство Влад, была народная хитринка, позволявшая и крепостным не сгинуть под кнутами несправедливой судьбы и господ. Вот почему здраво поразмыслив с ленцой среди роскоши загородного дама, он решил: пускай Ёська исполняет «семь-сорок» перед толпой, и ветхий завет ему в спину, а мы уж как-нибудь в сторонке, где-нибудь на Карибах.
Иосифу Святославовичу выбирать не приходилось. С предками ему не особенно повезло, как Владу – в прежней стране им не особо давали разгуляться по карьерной лестнице. Кулаками «костедробильщика» Кости он тоже не обладал, да и на жёсткую школу ринга не особо напрашивался – мозги берёг. И правильно делал. Извилины, доставшиеся ему в наследство, помнили всякие времена и славные, и хорошие, и тёмные, ко всем смогли приспособиться, и на каждые вопросы придумали многозначительные ответы, с пунктами и подпунктами, на всякий случай. Влада он не выбирал в друзья, так получилось. Когда садишься в поезд не знаешь, кто будет твоим соседом по купе, если, конечно, намеренно не берёшь билет в СВ, где уже по определению «всякие кататься не будут». С таким расчётом он и вскочил на подножку отходящего в грядущий день вагона.
Когда на совете в закрытом клубе, встал вопрос, кому идти в депутаты ради общего дела, Костя замахал ручищами: «Я нет. И чего я им говорить буду». Ёська стрельнул глазами-телескопами на Влада и решил: вот он шанс, наконец-то, обойти на повороте «выскочку мажора». На том и порешили: каждый остался при своих потаённых соображениях.
В одном Влад не лукавил – он скучал. Праздношатание никогда ещё не способствовало бодрости духа и вдохновенной целеустремлённости. Так, невоздержание вечером приводит утром к одному единственному результату: похмельному синдрому. И так всякий раз, какие бы напитки не испробовал и в любых их сочетаниях, кстати, последнее ещё хуже. Вечерние клубы и всевозможные новомодные «пати», голые девицы и вечерние «покатушки с ветерком», тропические прелести и адреналиновые спуски с заснеженных альпийских вершин – всё набило оскомину. И он с видом жаждущего в пустыне искал «свежака». То есть свежего ветра.
И вот удача. Нет, что не говори, а искуситель неистощим на всякие там придумки. Тут с его гением не сравнится ничто – он непревзойдённый! Убедившись в этом, Влад вошёл в кабинет компаньона, испытывая приятную дрожь во всём теле, предвкушая нечто. Однако виду не подал, изобразив на лице трагическую маску избалованного вниманием принца.
Пока Ёська, не вполне остывший от ораторского запала, с видом бойца разрушал всяческую деспотию и искренне ненавидимую им тиранию, Влад, печальный, сидел напротив, сплетя пальцы рук и положив на них скуластую голову. Мешки под глазами добавляли его образу особую выразительность, и лишь в глазах – на самом дне чёрных зрачков, неустанно плясали чёртики, корчась от предвкушения очередной жертвы.
– Я рад за тебя – вижу ты в теме.
Влад расплёл пальцы рук и прошёл в сторону глобуса.
– Будешь? – не оборачиваясь, спросил он и, не дожидаясь ответа, буркнул, – а я буду. Так, для бодрости духа. Чувствую, до вечера не дотяну.
Ёська пожал плечами, его вольтерьянский дух не смел читать нотации, он уважал свободу личности и выбора. Гибель ближнего воспринималась им с философским спокойствием: желания покойного – закон для меня. Не лупцевать же по морде, в конце концов, от этого проявления деспотии одни синяки да ссадины.
Читать дальше