Марина Воронина: Семейные ценности. Рассказы

С самого начала всё пошло не так. Сколько бы Кошелев не попадался на пути, она его не замечала. Просто-напросто НЕ ВИ-ДЕ-ЛА. Он и здоровался, и время спрашивал, и комплименты отпускал, и след в след ходил. Бесполезно. Каждый раз она отвечала что-то невнятно-беглое, и безразлично плыла мимо, поскрипывая ботами. Борис растерялся. Быть пустым местом ему быть еще не доводилось.

– А чего мы такие фифы? – произносил он монологи, ворочаясь без сна на постели. – Что из себя воображаем? Ну симпатичная – признаю. Шмотки как надо прилажены. Интересно, где она барахолится? Не шибко санитарки в больницах зашибают, чтобы такие жакетки носить. Поломойка! Из одного барака в другой перепрыгнула, а – нос воротишь?!

Он вспоминал белую бязевую косынку, повязанную на затылке, закатанные валиком рукава и стонал:

– Вот же стервоза!

В безразмерном халате санитарки, с обтрепанными завязками на спине, подпоясанная кушаком, Оксана Михайленко казалась соблазнительнее, чем в киношном костюме с бантом. Добавлялось теплое ощущение податливой ласковости «сестрички», и это будоражило.

Практически всё теперь про нее Кошелев знал. Кроме одного – как юная хохлушечка попала на великую северную стройку. В его среде заказано интересоваться скользкими деталями чужой биографии, но все равно непонятно. Выходит, девчонка оказалась здесь лет в десять. За какие же грехи? Малолеток на канал не пихали, родичей у нее, похоже, никаких не имеется. Странная ситуация. Плевать. Что он – следователь?.. Всё в прошлом – взрывы, граниты, война. Мирная житуха вокруг, воля вольная – пользуйся, коли сила есть! Судя по хахалям, сил в этой санитарочке немеряно!

В конце концов, он заставил Оксану с ним познакомиться. Пришлось, правда, в больнице дуриком поваляться, зато уж там она от него не отвертелась! Всё, что мог и не мог, вывернул из себя парень, чтобы увлечь, заинтересовать, понравиться, запомниться. Когда она смеялась, отворачивая к плечу скуластое лицо, его кожа покрывалась мурашками. Когда заглядывала по утрам в палату и громко, сверкая карими глазами, шептала – Борис, я здесь, выходи, – его сердце ухало, точно по спине ударяли поленом. Выписываясь, он предложил Оксане выйти за него замуж. Попросил, точнее.

– Что? – удивилась та.

– Замуж. Давай вместе жить.

Вытащил из портсигара папиросу, постукал по кулаку, табак высыпался.

– Ты же одинокая, я знаю. – Борис отшвырнул пустую бумажную гильзу. – За мной, как за пазухой, жить станешь. Я фартовый, так что…

– Шутишь, парень? За кого меня принимаешь? Потравил анекдоты и – право заимел, так что ли? – спрашивала она незнакомым голосом, в котором слышался и гнев, и насмешка, и бог знает что еще, неприятное и неожиданное, вроде как к стенке приперли и допытывают. – Я с ним, как с человеком, а он!.. Шуруй-ка мимо, да не показывайся больше мне на глаза.

– Ты чего? Я серьезно! Одену…

– Пошел ты, знаешь куда? Оденет он. Я, может, нищая и одинокая, но не настолько, чтобы каждому фраеру в невесты записываться. Вас тут много, я одна. Понял? Иди. Не хочу тебя знать. Фартовый нашелся…

Но было поздно. Борис закусил удила и решил, хоть сдохни, овладеть гордячкой. Раз за разом он подступал к ощетинившейся крепости, получал втыки, уходил оплеванный, но не сдавался: Оксанка сделалась его манией. Он уже не мог без нее жить. А упрямая баба этого не понимала. И отбрыкивалась, отмахивалась от навязчивого кавалера, ругалась и насмешничала, пока однажды он не приставил к ее горлу нож.

То утро Оксана не забывала никогда.

Закончив суточное дежурство, она не торопясь возвращалась домой. Пахло скорой весной, подталым снегом. Блестели на утреннем солнце насморочные сосульки. В березах потренькивали синицы и горестно, как обиженные дети, вскрикивали пролетавшие над головой чайки.

Больница была выстроена на отшибе, в конце острова, который так и назвали – Больничный, заменив прежнее пугающее название Собачий. Соединялся остров с центром широким, кряжистым, поставленным на два заваленных булыжниками быка, мостом. Неистовое течение било в деревянные стояки, разметывало по сторонам густую желтую пену. Каждый раз Оксана останавливалась на мосту и завороженно смотрела вниз на бурлящую реку. Вода словно бы уносила с собой усталость, ненужные мысли и переживания, бодрила для нового дня.

Там и поджидал жертву взбесившийся Борис. Потом он каялся, объяснялся, твердил про отчаяние и дикую любовь, и Оксана верила ему. Так оно и есть, понимала она, не повезло мужику, влюбился смертно и безответно. Но не простила, и не собиралась прощать.