Александр Кормашов: Дочь русалки. повести и рассказы

Когда нам с Яриком исполнилось восемнадцать, всех нас, всех троих братьев, пригласили в один большой кабинет и показали орден отца и медаль матери. К тому времени мы уже умели не спрашивать. Каждый из нас получил от государства сберкнижку и немного жилплощади. Свою комнату в коммуналке-малосемейке я называл исключительно «явкой», старался бывать там как можно реже и никогда никого туда не водил. Даже братьев. У них была своя собственная жизнь и собственные проблемы. Моя же проблема всегда состояла в том, что я с детства мечтал поехать искать родителей, и в детстве же во мне исподволь развилась довольно редкая фобия – страх перед заграницей. Однажды наш класс повезли в Болгарию. В Шереметьево у меня внезапно отнялись ноги, и я не смог пересечь государственную границу. Меня могли бы только связать, заткнуть кляпом рот и протащить через нее как мешок. Был небольшой скандал, после которого, как я понял впоследствии, «система» утратила ко мне всякий интерес. И, видимо, к моим братьям тоже.

Правда, в отличие от меня, братья не имели никаких комплексов. Особенно этим отличался мой старший, истинно старший брат – Роман. Он играл в футбол. Начал еще с отцом на стадионе в Филях, но это было только начало карьеры. Середина – серебряная медаль чемпионата страны и финал кубка. А свой последний, финальный матч он сыграл легионером в Испании. Там он попал в автокатастрофу, лечился в Швейцарии, потом вернулся в Россию и начал работать тренером. Переломы он знал не хуже любого хирурга.

– Ну, и как тебя угораздило? – поинтересовался Роман, приехав ко мне в больницу и сразу внеся в травматологическое отделение какой-то особый, только его сопровождающий шум. Похожий на гул стадиона.

– Шел-споткнулся, упал-очнулся, – я захотел быть оригинальным.

– Не будь эпигоном, – он впился рентгеновским взглядом в гипсовый оковалок моей ноги.

– Надумал, – честно признался я.

– То есть?

– Как надумывают болезнь. Думал про перелом. Думал, думал и вот надумал.

– Надумать, наверное, что-то можно. Нельзя надумать только беременность и перелом бедра.

– Про беременность я не думал.

– Слава богу. Ладно, я уже имел разговор с вашим завотделением. Так что пока тебе надо полежать. Лежи, думай дальше. Потом я приеду и тебя заберу…

– Да я вот лежу и думаю. Слушай, а в детстве я часто терял сознание?

– Бывало.

– Лежал в больнице?..

– Бывало.

– А ты помнишь… когда я лежал там голым… какое у меня тогда было тело?

– Было нормальное, чего нельзя сейчас сказать о твоей голове.

– Ты не смейся, брат. А не было у меня на теле каких-нибудь родинок или шрамов? Мы ведь вместе купались, в бассейн ходили и загорали на море… Помнишь, родители возили нас в Сочи?

А вот это я зря. На теме отца и матери лежало табу. Ромка стал собираться:

– Ты лучше пока поспи. Я еще зайду попрощаться.

– Постой, постой, а что Ярик?

– Ярик? – Ромка вновь опустился на стул. – А что наш Ярик? Воюет.

Ярик окончил Рязанское воздушно-десантное. Навылет прошел через Афганистан, навылет прошла сквозь него и пуля. Работал в службе охраны правительства и чуть ли не самого президента, потом ветеранствовал в каких-то организациях, затем повел себя странно: улетел драться в Боснию, оттуда на Кубань, где объявил себя потомственным казаком, ушел с головою в бизнес и неожиданно стал богат. Неприлично богат.

– Воюет, – повторил Ромка. – Уже стреляли. И машину раз подрывали.

Мы помолчали.

– Ну, я пошел, – сказал Ромка и встал. – К этой-то заезжать?

– К кому это к этой-то?

– Ну хорошо. Тогда не заеду.

– Заедь.

– Ладно. Хотя я не одобряю. Тоща-тощой, глаза, как у лемура… чего-то там, чего-то там… лямура, – невпопад процитировал он один из наших забытых, интернатовских, совершенно глупых стишков. – И потом, знаешь, связываться с актрисой…

– Совсем не как у лемура! – Я обиделся не шутку. – Сам-то знаешь, что такое лемур?

– Да уж тоже книжки читаем. Обезьянка такая, с большими глазами. Ночная, кстати. Древние их считали духами мертвых. Советую прислушаться к древним, они знали, что говорили.

– Ну ты лепишь!

– И тебе могу залепить.

Он уехал, и я снова остался один. И вновь у меня в этом городе не было никого, кроме Ольги.

«У тебя красивые глаза», – иногда говорил я ей. Оглянувшись на моего соседа, она вытягивала руку и делала пассы поверх одеяла. «Вот тебе, если будешь так говорить!» О, если бы так поднималась моя нога! Все это представлялось вполне естественным и ненормальным. Ненормально оставалось лишь то, что это был любимый жест Гели…