Валерий Рощенко - Матросские рассказы

Потом я подзываю официантку и расплачиваюсь.

Наверху, на набережной, мы ловим такси и едем на Луговую. Здесь, в многоэтажном доме, у нас небольшая комната.

В конце ноября «Антарес» выходит из ремонта. У судостроителей есть поговорка: ремонт корабля невозможно завершить, его можно только прекратить.

Заканчиваешь ремонтировать корму – с успехом можешь приниматься за ремонт полубака. И так – по кругу!..

«Антарес» с помощью буксиров перебирается из «Дальзавода» на противоположную сторону Золотого Рога. Здесь он пополняется снабжением, комплектует рейсовый экипаж и поднимает «окно» – флаг отхода. Вот и долгожданная команда по «принудительной» трансляции:

– Все по местам!.. Провожающим покинуть борт судна!..

Лера сходит по трапу на причал. По стенке, взметая серебристую снежную пыльцу, гуляет ветер. Я кричу, чтобы она сразу садилась в машину и ехала домой. Она отрицательно качает головой, грустно улыбается. Она давно перешила пуговицы на пальто до предела, и потому похожа на монумент Нельсону на Трафальгар-сквер в Лондоне, только без постамента. Волосы собраны сзади в тугой узел, от этого личико кажется заостренным, почти детским. В сердце мгновенно, как ласточки в иллюминатор, влетают бескорыстные жалость и нежность.

Я занимаю место на корме судна. Машу ей рукой. Она не уходит. Матросы расчехляют шпиль. На баке, слышно, клацает в клюзе выбираемая якорь-цепь.

– Отдать кормовые! – команда с мостика.

– Есть отдать!.. За кормой чисто! – докладываю через минуту.

Под палубой оживает главный двигатель. Мощный винт взбаломучивает маслянистую воду. «Антарес» не спеша описывает циркуляцию, нацеливается форштевнем на выход из Золотого Рога. Лера еще стоит на причале. Почему-то на ум наплывает что-то из Блока:

У нас не за окном – за иллюминаторами. И не осужденные мы, а добровольцы. А в остальном, возможно, есть сходство…

«Антарес» отваливает от причала, дает три прощальных гудка. Я поднимаюсь на мостик. Мимо проплывает отороченный трубами и постройками берег, мачты судов, стоящих у причалов торгового порта, огромный куб плавучего дока с надписями аршинными буквами – SLOW SPEED, ANCHORAGE PROHIBITED 2 2 Тихий ход, постановка на якорь запрещена. (английск.) .

На рейде, в проливе Босфор-Восточный, усталые лайнеры, покрывшие тысячемильные расстояния, терпеливо стоят на якорях, ждут очереди к причалу. Лоцман сходит на катер. Солнце как раз кидает последний луч из-за скалистого мыса полуострова Эгершельд. Иллюминаторы на катере вспыхивают, как зеркала. Суча за кормой жёванную пряжу кильватерной струи, лоцманский катер направляется обратно в Золотой Рог, к берегу, где муравьиной горой высится зажигающий огни город, где осталась беременная жена, которой ты так и не сумел сказать что-то самое главное…

Миновав камень-остров Скрыплев с пестрым маяком на макушке, «Антарес» выходит в открытое море. Впрочем, это ещё только залив Петра Великого. Японское море расстилается дальше, впереди, за островом Аскольд; густо, как школьная тетрадь, оно разлинованное строчками равномерной зыби. Дальше, за горизонтом – Япония. За ней – океан, как толстая общая тетрадь для дневника-исповеди. На этих страницах, расчерченных природой, нам и предстоит расписаться чернилами своих душ.

Внешний рейд Находки – залив Америка. Пестрота японских, канадских, панамских флагов. Из-за Сигнального мыса – кудрявой сопочки, прозванной Сопкой Влюбленныx – словно ткацкий челнок, выныривает бойкий белоснежный катерок с надписью вдоль борта “PILOT”, разматывает толстую нитку розовой кильватерной струи. Солнце всходит за горами, опоясавших рейд. Ослепительная радужная кайма на востоке слезит глаза, резко очерчивая застывшую зыбь каменного моря. Синими пирамидами Хеопса взрываются сопки Брат и Сестра. Бардово-малиновые тучи режутся об острые вершины, истекая кровью. Живописной чередой, точно груженые баржи, они тянутся над головой в район Рыбака; здесь превращаются в сине-зеленые хлопья – резкие мазки художника-импрессиониста. Город, раскинувшийся кустами-участками напротив, тоже в тени, плавится электрическими золотом. И вдруг на востоке, на гребне горы, растопыренный вихрь лучей сплетается в жгучий комок, хлещет по глазам, точно бичём, и начинает завоевывать мир, меняя его до основания.