Владимир Лисицын - Возвращение мессира. Книга 2-я

– Прошу, мадам, – склонился он, с подносом, перед Ликой.

– Зовите меня – мадмуазель, – капризно сказала она ему, и взяла с подноса сигару.

– Как вам будет угодно, мадмуазель, – сказал тот, и извлёк пламя из зажигалки.

Лика раскурила сигару, и официант удалился.

Раскурили свои сигары и мужчины.

Отпив вина из своего бокала, и насладившись ароматной затяжкой сигарного дыма, Лика взяла из вазы большой апельсин, и стала медленно очищать его своими тонкими музыкальными пальчиками, соблазнительно улыбаясь, и время от времени, кося глазками в сторону Голицына.

Кот же, всё урчал и урчал, зарываясь мордой в уютный и тёплый женский уголок, и не переставая работать подушечками своих шаловливых лапок.

Лика отрывисто и грязновато захохотала:

– Ха-ха-ха! Седой, я же и вправду могу кончить, так!

– А вы говорите, маэстро, что её зря стегали, – заметил Мессир Голицыну, указывая длинными пальцами, с сигарой, на Лику.

И Лика снова развязно захохотала.

– Кругом сплошной садомазохизм, – недовольно пробурчал Голицын.

И Лика захохотала с новой силой.

– Ну, если вы, маэстро, даже боярыню Морозову, в своей одноименной пьесе, не пожалели, – говорил Мессир, перекрывая смех Лики. – Хлещите её там так, что мало никому не покажется, то, что же о простых смертных говорить?!

– Там её пытают – и это понятно, – отговаривался автор.

– Так и её пытали, – урезонил его Князь тьмы, кивнув на Лику.

– А я говорю о другом садомазохизме. Например, о том, что ВЫ, Мессир, устроили на своём балу, в станице, – проговорил Голицын, как прокурор, произносящий обвинительную речь.

– Совершенно верно, это был садомазохизм, как вы сами изволили это назвать, а не садизм. Они того сами желали, – отвёл обвинения пассажира Мессир.

– Откуда вы знаете – чего они желали?

– Я-то знаю, – криво улыбнулся Князь тьмы краешком своих губ, – сами они, могут, кстати, и не знать, а Я – знаю.

– А вы что же, написали пьесу о боярыне Морозовой? – спросила Голицына Лика, давно отошедшая от смеха.

– Я тебе говорил – ты забыла, – укорил её автор.

– Ха, – вдохнула она в себя, – забыла. Точно, – сыграла она. – Надо прочитать. – И она, взяв пальчиками дольку апельсина, сказала, – вы дадите мне прочитать свою пьесу, Пётр Григорьевич? – и выразительно вложила пол дольки апельсина себе в ротик, а другую половинку, вызывающе-соблазнительно высунула изо рта, явно зазывая Голицына – откусить эту половинку, прямо от её губ.

– Боярыня Морозова у вас – и падкая до мужчин женщина, – продолжал своё обсуждение пьесы Мессир, – и распутная гитеро-сексуалка, и ярая поборница «Старой веры», и неистово верящая во Христа. Не многовато ли это для одной персоны??

– Это даже маловато, князь, – отвечал Голицын, не отрывая своих лениво-озлобленных глаз от упрямо смотрящих глаз Лики, продолжающей держать в губах своих – высунутую наружу половину апельсиновой дольки, предлагаемую автору непрочитанной ею пьесы.

– Я не хочу, есть апельсин, – наконец выговорил Голицын Лике. – А что касаемо этой пьесы, то я и в ней использовал тебя в лице одной из персон. Видишь, значит, чем-то ты всё-таки продолжаешь волновать меня.

Она же, зажевав свой апельсин, холодно сказала ему:

– Это просто потому, что вы не обладаете мною.

И Голицын глубоко затянулся сигарным дымом. И наступило всеобщее молчание. И даже кот затих в своём урчании.

Глаз Мессира из-за его зеркальных очков видно не было, но чувствовалось, что он внимательно наблюдает за этой сценой.

Лика же, держа между пальчиками сигару, и наблюдая за её дымными кольцами, исходящими от горящего конца, заявила:

– Но я не умею любить, чтоб вы знали.

– О! Это-то я знаю, – с некоторым облегчением сказал Голицын. – Это я давно почувствовал, – прибавил он, и отпил вина из своего бокала.

– Ну, так и что же мне теперь делать? – спросила она через паузу, и ни на кого не глядя, а, продолжая смотреть на дымящийся конец сигары.

– Ну, мало ли, что мне иногда хочется, – проговорил Голицын менторским тоном, – иногда обуревает такая животная страсть, что кажется – разорвал бы!.. Но,.. обстоятельства и голова не позволяют сделать этого.

Кот снова громко заурчал, усиленно массируя лапами у паха Лики.

Лика откинулась на спинку кресла, стала гладить кота по его длиной чёрно-серебристой шёрстке.

– Вот так и вы когда-то меня гладили, помните? – обратилась она к Голицыну.

– Помню. Конечно, помню, – отозвался он.

– Но ничего у вас со мной не получилось, – констатировала она.