Владислав Рышков - ХЕРЪ. Триллер временных лет

Но вот случилось! Его лэп (включая машинку, Андрей, как правило, дурашливо напевал старый советский шлягер «ЛЭП-500 – непростая линия…», дальше он слов не помнил про этих «ребят с семидесятой широты»), похоже, выпал на дурочку и явно быковал, зависая. Самотёсов понял это сразу и потому не стал, как поступил бы любой чайник, порхать пальцами по клавиатуре, елозить мышью по столу и суетливо материться. Он чувствовал, как в его душе вырастает ощущение неуверенного восторга, постепенно вытесняемое наплывом страха перед тем, чего не может быть. Впервые, с тех пор как он вступил в ускользающий лабиринт мира цифр, Андрей не знал, что ему с этим делать, ибо компьютер, совершенно чистый и исправный, не хотел подчиняться его воле. И было ясно, что никакие перезагрузки ситуации не изменят.

Наверное, Андрюша Самотёсов родился гением. Такое случается. Уже в шестом классе учитель математики Ефим Эдуардович Шмаёнок говорил прилюдно: «Из этого школьника выйдет или вундеркинд или не знаю что». Проговаривалось это в некотором раздражении и по интонации было ближе к «не знаю что». Однако в душу Шмаёнка всё чаще закрадывалась пораженческая удручённость. Он чувствовал, что уже ничего не мог дать Андрюше как учитель, а пуще того – в качестве заслуженного учителя республики, какового звания Ефим Эдуардович удостоился пять лет назад. Вот в последнем и была особая закавыка.

Возможно, он по-прежнему знал больше своего ученика, ибо получил первоклассное столичное образование и регулярно почитывал все новинки. Однако в нынешнем учебном году в 6-Б классе его постигла настоящая педагогическая драма: Андрюша Самотёсов мыслил не просто быстрее заслуженного учителя и не просто лаконичнее и даже изящнее, это был иной уровень постижения цифр. За пять лет учёбы в МГУ и тридцать лет преподавания Шмаёнок такого уровня не превозмог и превозмочь уже не мечтал.

Среди сотен бывших его учеников неизменно попадались талантливые школьники, и Ефим Эдуардович, следя за их дальнейшими успехами, тихо и искренне гордился ими, ибо то были птенцы его, Шмаёнкова, гнезда. Теперь он ловил себя на мысли, что Андрюшей Самотёсовым, двенадцатилетним пацаном, он никогда не возгордится. Рядом с ним он не чувствовал себя не то что бы учителем, педагогом, интеллектуалом – это бы он ещё смог пережить, он не ощущал себя заслуженным учителем, неким избранником, гуру, поскольку отчётливо завидовал необыкновенному дару своего ученика, что было недопустимо даже для начинающего педагога. И то был крах его внутреннего табеля о рангах, его жизненной успешности в этом строго пронумерованном мире. За полгода Шмаёнок сильно сдал внешне: похудел, дышал с надсадом, хотя никогда не курил, начал пить пиво «Балтика», узнав этот бренд из телерекламы. Прежде он не употреблял ничего крепче минеральной воды и закатывал глаза, когда коллеги в учительской справлялись о его здоровье.

Но однажды прямо посреди урока он резко встал со стула, который шутливо называл своей кафедрой, решительно направился в районо и записал Андрея Самотёсова на ближайшую олимпиаду по математике среди старшеклассников. Это был поступок, который тут же внутренне вернул Шмаёнка в ранг заслуженного. Мужчина сумел подвижнически возвыситься над собственным эго. Воротясь домой, он с радостным облегчением убрал в помойное ведро непочатую бутылку «Балтики», словно сбросив с себя добровольную схиму. Шмаёнок так и не ощутил его вкуса и вообще не понял смысла того прикола, когда цифры, столь ясные и чёткие, начинают как бы расплываться в голове и терять основательность под воздействием хмельного напитка. Поэтому он окончательно предал пиво анафеме как явление непедагогическое и даже антинаучное.

А для Андрюши Самотёсова началась олимпиадная страда. На «районке» он управился с заданиями в пятнадцать минут. Пока остальные участники, все – старше Андрюши минимум четырьмя годами, только по-настоящему включались в изучение вопросов, он уже тянул руку с просьбой сдать свои листочки. Председатель комиссии, искушённая в олимпиадах дама, подошла к нему, погладила утешительно по упрямым, жёстко произраставшим волосам и слегка подтолкнула к двери.

«Эх, Шмаёнок, Шмаёнок, – подумала она, возвращаясь на место. – Не тот уже Шмаёнок, теряет нюх».

На первом листке обозначились какие-то мелкие и небрежные каракули, которых и не разглядишь без очков, а остальные тетрадные страницы голубели девственными клеточками.