Дмитрий Калинин: Дао Вероники. Книга о необычайном

Это напоминало запрограммированную для определённых целей амнезию, и теперь я хорошо понимал эти цели. Знание, которое вырвалось из чёрных дыр моей памяти, несло такую угрозу для моего рассудка, что он ещё год назад заключил это знание в герметичную бутыль и похоронил где-то глубоко-глубоко, – так, чтобы о нём забыли не только ум, но даже чувства и тело. Однако теперь джинн был выпущен. То, что являлось моим «я», начало разваливаться на куски.

Я вспомнил, что однажды Вероника предупреждала меня об этом.

– Память, – сказала она тогда, – это бездонный колодец, где водятся чудовища, способные убить одним взмахом хвоста. Человек забывает всё, что увидел на границе своей человечности. Иначе невозможно; иначе чудовища пожирают то, что человек так старательно охраняет и считает самим собой.

– Что это такое, граница человечности? – недоумённо спросил я.

– Место, где заканчивается человеческая идентичность. Дальше начинается сумеречная зона, и тот, кто попадает сюда, больше не воспринимает себя человеком. Чаще всего к этой границе мы подходим во снах, которые снятся изнутри других снов и которые потом полностью стираются из памяти. Но такие, как ты и я, стоят у этой границы постоянно, даже когда бодрствуют, и мы должны быть готовы в любой момент встретиться с безумием.

Я непроизвольно вздрогнул и воскликнул:

– Но почему?

– Мы сунули нос за границы, а всякий, однажды побывавший в сумеречной зоне, даёт обет вечного поиска, – пояснила Вероника. – Отныне нам остаётся только одно: снова и снова нырять в колодец своей памяти, чтобы встречать всё новых чудовищ. Дальше и дальше погружаться в эту сумеречную зону, не оставляя попыток достигнуть самого дна и зная, что достичь его невозможно.

От её слов по спине пробежал озноб, и я тихо спросил:

– Поиск чего, Ника? И что потом, когда оно найдено?

И тогда она вдруг больно ущипнула меня за плечо и, зловеще сверкнув глазами, прошипела:

– Никогда не задавайся этими вопросами! То, что мы ищем, нельзя найти, пока о нём остаётся хоть малейшее представление. Никакого «что» и никакого «потом» нет. Мы ныряем в глубины памяти, они разрушают и возрождают нас заново, мы ныряем ещё глубже, и так продолжается всю жизнь. Поначалу это больно, но когда боль теряет смысл, она исчезает. Тебе ещё предстоит через это пройти, и, честно говоря, я тебе не завидую. Единственное, что я могу пожелать тебе – постараться не сойти с ума, когда всё это начнётся.

Теперь её слова подтверждались.

Следующие три недели я провалялся дома с высокой температурой, в лихорадочном полубреду, едва выныривая на поверхность. Врач диагностировал какой-то нетипичный грипп, назначил кучу лекарств, ни одно из которых не помогло. Я неконтролируемо погружался в прошлое, которое вырывалось из глубин моей – и моей ли? – памяти, переживал его снова и снова, всё сильнее запутывался в паутине снов, которые яркими вспышками врывались в моё сознание и обжигали его изнутри. Я плутал по своим снам из детства, по чьим-то чужим снам, по своим и чужим воспоминаниям, многократно испытывая ощущение дежавю и желая только одного: чтобы всё это наконец прекратилось.

Вероника стала постоянной гостьей в моих кошмарных сновидениях. Всё чаще она являлась мне оборотнем, живущим во множестве миров одновременно и тянущим меня в пучину безумия, всё глубже и глубже, – туда, откуда уже не было пути назад. В одном из своих бесконечных кошмаров я увидел, что там, в Камбодже, Вероника необратимо изменила мою судьбу. Она заложила в меня нечто, что проникло на самое дно моего существа, затаилось и окуклилось, а теперь вылупилось и пожирало всё вокруг. Я сопротивлялся изо всех сил, но это лишь усугубляло моё состояние.

– Когда ты возненавидишь меня, сделай это безупречно, – сказала Вероника ещё в начале нашего путешествия.

Я тогда искренне возмутился:

– Ника, я никогда не стану тебя ненавидеть, ты мне слишком дорога!

– Станешь. И ты напрасно так отвергаешь ненависть, ведь чистая ненависть так же прекрасна, как и чистая любовь.

Она произнесла эти слова так уверенно, словно точно знала не только то, что это неотвратимо, но даже то, когда именно это произойдёт. В её улыбке читалась лёгкая грусть.

– Но зачем? – продолжал не понимать я.

– Чтобы я смогла найти тебя. Понимаешь, неважно, какой инструмент издаст нужный звук, важен только сам звук. Ты будешь звать меня через ненависть, я услышу и приду.

И вот теперь, когда я понял, что больше не могу бороться с подступающим безумием, и виной этому – Вероника, я испытал отчаяние и бешенство. Как зверь, загнанный в угол, я собрался в последнем прыжке и обрушил на неё поток неистовой ненависти. Я возненавидел её всем своим существом, но, странное дело, – это было кристально чистое чувство, без обиды, уязвлённости и жажды мести. Вероника обернулась моим врагом, и моя ненависть бросала вызов ей как врагу. И когда в бесконечной глубине этой звенящей ненависти я услышал неземную мелодию, то мгновенно узнал её. Это был зов.