Олег Зареченский - Ховальщина. Или приключения Булочки и его друзей

И любили на эту речку пионервожатые водить детвору типа купаться. Очень удобно, никто не утонет по известной причине, поэтому ответственности никакой, и можно расслабиться и позагорать. А на процедуру эту, то есть загорание, или как говорил Лешка Чугунков, секс для нищих, следует обратить особое внимание, и Булочка его обращал, правда, похоже, один в отряде. Хотя, что такое этот секс, было ему неведомо, но что-то подобное при виде загорающих вожатых, ему казалось, он ощущал. Именно секс, то есть непонятно что, но похожее на все происходящее. Нищие, правда, не окружали их заботливым вниманием, да и не было нищих никаких в радиусе сотен километров, да и те в кино, наверное.

А все дело в том, что вожатые как-то странно носили свои купальные костюмы, купальники то есть раздельные, а вожатые были девушками, и, наверное, симпатичными, но лиц Булочка не помнил, а помнил как раз то, что открывали его юному взору подвернутые со всех сторон трусы и бюстгальтеры воспитателей. Для солнечной инсоляции они это делали, очевидно, не иначе, и чем больше отвернешь, тем больше тела своего волшебного лучам откроешь, и не только лучам. И вдруг выглянет ложбина какая нежным пухом покрытая волнительная, или объем какой лишней покажется из под материала цветастого, на веревочках не всегда крепко висящий. Очень это его интересовало…

Похожее волнение ему пришлось уже испытывать как-то раз, когда по какой-то причине его вели в бассейн через женскую раздевалку. То ли записываться к тренеру его вели и не нашлось мужского провожатого, то ли была еще какая-то причина, но вели именно через женскую. Булочка никогда не любил донашивать за старшей двоюродной сестрой ничего, считая это презрительно девчачьим, особенно белые трусы ее, он все мечтал о черных, шортиками, но удел младшего таков, донашивать иногда, но терпеть он их не мог, потому что ни на секунду не сомневался, что на девочку он не похож и идти через женскую раздевалку глупо, очень глупо, но интересно, ужасно интересно….И как глупые провожатые не отворачивали головы его в сторону, противоположную шкафчикам, зеркала на стене оппозитной показывали мельком все самое интересное, что нужно было увидеть.

А еще был у Булочки в лагере закадычный друг, Лешка Чугунков. Лешка как Лешка, Чугунков, как Чугунков. Как-то вечером Лешка подозвал его к окну, и, протянув руку куда-то в сгущающиеся сумерки, произнес:

– Смотри, Куба далека.., Куба далека.., Куба рядом…

Мальчик долго всматривался в горизонт по направлению руки своего друга и представлял себе неведомую страну, этакую Кубу, где ведут неравный бой революционеры за счастье трудового народа. Но почему она, то рядом, то далека, Булочка так и не понял, но эти слова из популярной тогда песни в сочетании со странным жестом его лучшего друга, навсегда запечатлелись в его памяти.

Лешка, как и Булочка, был старожил пионерского лагеря, насколько можно быть старожилом в восемь лет. И хоть они вместе начинали, выглядел старожильней. Может, у Лешки были старые жилы, старее, чем у Булочки. А может от того, что складывалось впечатление, что Лешка сторожит чего-то все время. То ли лагерь, как не приедешь в него, он уже тут как тут. Я, дескать, уже вас жду. Вторую смену наматываю, а вы где. Все в городе, или учитесь. Но, так, или иначе, а они вдвоем начинали еще с выездов на дачу, этакого уменьшенного прототипа пионерлагеря, только для совсем маленьких. Дача тоже была от фабрики, и находилась за решетчатым металлическим забором «Радуги». У этого забора очень часто толпились меленькие дети, чумазые и сопливые, и с интересом наблюдали за «взрослой» жизнью, которая ждала их впереди, мечтали скорее вырасти и попасть по другую сторону, некоторые, правда, не совсем сознательные, мечтали попасть домой к родителям – привели раз такого в палату, в постель положили спать днем, как всех. Тихий час и все тут. Спи. Да и хорошо спиться днем. Это Булочка потом понял, уже в более старшем возрасте. А пока в тихий час любил лежать у окна, у него кровать всегда у окна была, он же старожил. Первым из автобуса выскакивал, и в корпус. Пока все осмотрятся на новом месте, пока чемоданы разберут свои, а он уже кровать занял у окна. Бывало, правда, находились охотники на чужое добро. Ну, это они зря. У охотников еще не было опыта, и стажа тоже не было, и старых жил. По неопытности, можно сказать, так и простить можно, конечно. И объяснить пытались. И словами тоже иногда. У окна оно же как, лежишь себе, на небо смотришь. А по нему облака разные. Плывут, форму меняют, превращаются, то в зверя диковинового, то в предмет обычный, или самолеты – летит он себе, а в нем люди, тоже куда-то летят. Кто к бабушке своей, а кто на море может быть. А за самолетом хвост тянется белый. И долго потом в небе висит. И думаешь, может, это из него облака получаются. Они тоже белые. Хорошо у окна. Так и пролежишь весь тихий час.