Аида Павлова - Нормально всё

– Ну и катитесь, шалавы!

Мы отходим на двести метров от рюмочной, и Маша начинает смеяться:

– Как мы от него смылись!

У нее запотевшие очки и тоненький истеричный смех. Мне все это перестает быть интересным. Охватывает привычная нервозность, будто бы я нахожусь не на своем месте и хочется быстрее уже избавиться от Маши. Ее скручивает смех:

– Ты слышала, что он нам крикнул? Ха-ха-ха!

Затем она переводит дух и добавляет:

– А хорошо же посидели?

– Нормально, – откликаюсь я, – так, Маш, ты езжай домой, поспи пару часиков, потом поешь и выпей чай. К вечеру придешь в себя, как раз.

Она расстроено смотрит на меня, и я с раздражением вновь вижу это жалостливое выражение ее глаз:

– А ты уже домой?

– У меня ученица сегодня, – отвечаю я.

Жалость в ее глазах сменяется испугом:

– Ты после всего этого поедешь учить детей?

Я пожимаю плечами:

– Маш, ну во-первых, для меня сто грамм – это не твои сто грамм. А во-вторых, разве трезвой можно выносить этих детей?

Маша задумывается на несколько секунд, потом все-таки соглашается со мной:

– Ну вообще да, эти дети… Как только у тебя хватает терпения с ними возиться! Я отказалась ото всех учеников, просто больше не могу, не могу и все…

Ее опять начинает нести, хочется поговорить, поплакать даже, может быть. Я хорошо понимаю ее состояние, только мне уже не до этого. Не весело. Не интересно. Я слегка прикасаюсь щекой к ее щеке на прощание:

– Ну, все, Машка! С днем Рождения еще раз, мне пора бежать!

Она распахивает руки, словно бы хочет прижать меня к себе, но я уже уношусь в сторону метро, и только слышу, как она кричит мне в спину:

– Не забудь! Сегодня вечером я жду тебя в «Жан-Жаке»!

Не поворачиваясь, я машу ей рукой и спешу к ближайшей палатке. Мне нужно еще купить мятную жвачку и пополнить карточку на проезд.

Легкий кураж от выпитой водки уже испарился. Я запихиваю в рот сразу пять подушечек «Орбита» и вхожу в стеклянные двери метрополитена. А там уже не так малолюдно, как утром. Сумки, бабки, разносчики пиццы и осетинских пирогов, мужчины в черном, женщины со смартфонами, студенты с рюкзаками, школьные классы на выезде… Встаю в уголочке и прислоняюсь к дверям с надписью «Не прислоняться», включаю плеер, играет Morphine, глаза прячу в WhatsApp. Только бы не смотреть по сторонам. Проклятый понедельник!

Мне, как и любому москвичу, родившемуся внутри Садового кольца, присущ определенный снобизм к районам вроде Строгино или Северное Измайлово. Мол, это что за станции? Господи, да у них там МКАД под окнами! Да это разве Москва? Однако, несколько лет назад в моей жизни случился знаменательный период, когда я на два года съехала из привычного старого центра в дальние дали Бабушкинского района. И вроде как не умерла. Пожалуй, даже стала меньше пить, потому как от часовой езды в метро до почти конечной станции среди пропахших перегаром попутчиков, меня торкало еще на трезвую голову, и соответственно, хватало пару бутылок пива, чтобы достичь нужной мне кондиции. От метро до моего дома надо было пройти десять минут, и эти десять минут я шла с высоко задранной головой, разглядывая уходящий в небо корабельный лес типовых многоэтажек. Первые месяцы я путала свой дом с соседним, и упрямо набирала в чужом домофоне номер своей квартиры. «Ирония судьбы», ни дать ни взять! Впрочем, мне даже нравилось жить посреди этого горного хребта из домов серии п-44т. Вечерами я смотрела из окна на соседние дома и представляла все эти семьи с лабрадорами, которые копошатся сейчас на кухнях, готовят ужины, смотрят телевизоры, катают по полу шары для боулинга, а в три утра обязательно начнут подвывать караоке. По крайней мере, наши соседи сверху вели себя именно так. У меня возникало странное чувство уюта, причастности к согражданам, будто бы мы живем в огромном муравейнике, и у нас тут собственный микромир, где каждый играет свою определенную роль, но в целом, всем на тебя плевать и ты никому ничего не должен – очередной винтик в ржавом механизме бытия, о как! В центре такого нет. В центре все слишком маленькое, локальное. В центре твои соседи по лестничной клетке – как твои родственники. Да, полные уроды, но ты всегда перед ними вроде как в долгу. Все эти «здравствуйте» и «как поживаете», они знают мой номер телефона, причем мобильного, а я – их. Я знаю, когда родилась их младшая дочка, и в какой класс ходит жирненький сынок. Они знают, где я работаю, и даже, допускаю такую мысль, что они знают о моем пристрастии выкидывать по вечерам мусорный пакет, полный разнообразных бутылок и коробок от полуфабрикатов. Мы слишком близки, хотя и не желаем этого. Но что делать! В старом доме всего пять этажей, четыре квартиры на лестничной клетке, и я знаю всех соседей в лицо, и почти всех – по именам. Тут уже не отвертишься, не притворишься, как в многоэтажке, мол, я так, в гости, поэтому в лифте можно и рта не раскрыть. А в центре на лестничной площадке встретишь, не дай бог, ранним утром, опаздывая на работу, Любовь Николаевну из 13 квартиры, и все – считай, как к бабушке съездила. Выслушаешь ее мнение по любому поводу, начиная от погоды и экономики страны, заканчивая ее болезнями и «какие паразиты листовки из почтовых ящиков кидают по всему подъезду». А послать Любовь Николаевну не позволяют добрососедские отношения, флер старого сталинского подъезда и тот факт, что она видела меня в нетрезвом виде много раз, но все равно не перестала здороваться.