Лев Усыскин - Русские истории. Рассказы

Генерал-майор Василий Дмитриевич Чухломской, седой сухонький старик – впрочем, в то время, наверное, едва ли не всякий мужчина в годах казался мне стариком, – вопреки ожиданию, имел вид ничуть не грозный и не свирепый, аки Сципион, – напротив, расхаживая по краю площадки перед группой нарочито-серьезных офицеров, он выглядел даже до некоторой степени легкомысленно-беззаботным, что, на мой неопытный взгляд, никак не вязалось с представлением о том, как должно выглядеть полководцу, только что пославшему одним своим непререкаемым словом несколько тысяч других людей в огонь. До некоторой степени изумившись, я, по причине той же самой своей неопытности, отнес это на благополучный ход сражения – давешние же слова обозного грамотея мысленно списал обыкновенному ворчанию тыловой крысы, будучи о таковом ворчании наслышан прежде, – и однако ж ошибся в который раз за этот день: едва я, отрекомендовавшись и передав доставленные бумаги, уже с ведома их адресата, в руки тому же самому щеголеватому адъютанту, произнес, стараясь придать своему голосу наибольшую толику любезности, что-то вроде «уместно ли поздравить вас с очередной викторией?», как взгляд генерала Чухломского вдруг резко переменился, из буднично-домашнего став в одночасье сухим и усталым. «Помилуйте, молодой человек… какая виктория… как можно… совсем даже наоборот – здесь нам нынче нос и утерли… да-с… так ведь, Андрей Семенович?» – с этими словами генерал обратился к стоявшему рядом столь же немолодому, как и он сам, кавалерийскому полковнику, – «вот, Андрей Семенович, сенатора Аполлона Николаевича Конеездова сынок: прошу любить и жаловать… помнишь Конеездова, а Андрей Семенович?.. не помнишь?.. у фон Шауба в адъютантах состоял в Ясскую кампанию… да-с… а вот сынок его родной – еще два дня тому назад, верно, мазурку танцевал в Дрездене, а теперь, стало быть, – прибыл к нам… почитай, в самый, можно сказать, волнующий момент, не правда ли?.. ожидал увидеть, как водится, триумф русского оружия и все такое, о чем в газетах пишут… да-с… да только придется, уж по всему, обождать, этого ради, другого раза… верно я говорю, а, Андрей Семенович?..» Услышав эти слова, кавалерийский полковник, разглядывавший перед тем что-то в зрительную трубу, оторвался от своего занятия и, обернувшись к Чухломскому, согласно кивнул: «Точно так-с… одолевает неприятель, ничего не попишешь… уж в другой раз сочтемся, если Господь приведет, конечно…» Стараясь не выказать себя совершенным простаком, я полюбопытствовал о происходящем на мосту – в ответ мне было сказано, что мост вот-вот перейдет в руки неприятеля: что-де загодя был отдан приказ его поджечь, однако «каргопольцы сплоховали под огнем», и теперь французы беспрепятственно перейдут на эту сторону, едва только расчистят берег от наших стрелков картечью. В подтверждение этих слов я увидал на французской стороне возникшие одно за другим четыре белых дымовых облачка, несколько мгновений спустя достигших моих ушей гулкими хлопками разрывов. Надо сказать, что на окружавших меня офицеров сии звуки также произвели впечатление самое непосредственное: двое из них были тотчас посланы к нашей артиллерии, прочие оживились весьма, и, указывая руками в направлении вражеской батареи, принялись обмениваться на её счет довольно громкими замечаниями – смысл их был мне не вполне понятен, однако ясно стало, что сражение теперь вступило в решающую свою стадию. Какое-то необъяснимое вдохновение передалось мне от присутствующих – казалось, еще мгновение, и я соединюсь с ними в порыве гражданственного великодушия: хотелось куда-то лететь, что-то делать, чем-то помочь – и, однако, неясно было, что делать и чем помочь…

Не помню, сколько времени пребывал я в таковом состоянии духа – должно быть, все же не слишком долго, ибо в таком случае кипевшая во мне энергия нашла бы тот либо иной для себя выход – всего вернее, я принялся бы делать вопросы, столь же неумные, сколь и неуместные, – и тем, наверное, бесповоротно уронил бы себя в глазах занятых исполнением возложенного на них долга офицеров. По счастью, этого не случилось. Помню только с достоверностью, что вывел меня из такового чрезмерного возбуждения, взявши под руку и принудив пройти с ним вместе несколько шагов, сам генерал Чухломской. «Ну, молодой человек… вы, я вижу, горазды все близко к сердцу воспринимать… так нельзя, ей-богу, нельзя… это ж ничего, ровным счетом, ничего сверх обыкновенного – в полной мере предусмотренные уставами военные будни… да, именно так: военные будни и ничего больше!.. сегодня они нас – стало быть, завтра мы их непременно… а как же иначе?.. только таким путем…» Его голос сделался по-семейному ласковым: «Вы лучше не берите все это себе в голову, юноша… а скажите мне вот что… скажите мне, как там Дрезден?.. не правда ли, изумительный город?.. жемчужина, просто жемчужина!.. мы там стояли неделю… одну лишь неделю, увы!.. лишь неделю, да… изумительный, бесподобный город: Данциг перед ним – никакого сравнения: что моя Минаевка, все равно!..» Я принужден был едва не подавиться своим недоумением: в этот грозный момент беседовать о красотах Дрездена! Когда враг, быть может, уже ступил на наш берег, и русские солдаты, как никогда прежде, нуждались в опытном и отважном руководстве! Однако ж я, стараясь соблюдать правила вежливости, отвечал, хотя и немногословно, на все обращенные ко мне вопросы – в этой более чем странной беседе, не прерываемой ни рапортом, ни приказом – словно бы вокруг и вправду была какая-нибудь Минаевка! Так, в непринужденном разговоре, мы пересекли площадку из конца в конец и вновь остановились возле полковника Деревлева с его неизменной зрительной трубой. «Что ж, Василий Дмитрич, пора выводить отсюда драгун, как ты прикажешь?.. или обождем еще маленько?..» Генерал на миг задумался. «А что – давай, выводи, Андрей Семеныч, выводи… много ли их осталось еще в таком-то пекле… выводи… передай Мезенцеву, чтобы прикрывал вас со своими егерями, и выводи…» Деревлев отдал трубу ординарцу и повернулся к лошадям: «Эх, Василий Дмитрич, одно жаль – поесть не дали супостаты… от самого утра куска во рту не лежало – а тут как раз Савелий куропатку испек…» В подтверждение своих слов полковник кивнул на стоявшего тут же растерянного молодого денщика, чье лицо было изрядно выпачкано копотью. Генерал Чухломской рассмеялся. От денщика и вправду несло изжаренной на костре дичью.