Екатерина Терешкевич - Балка. Здесь

Я слушала этот тысячу раз уже слышанный рассказ и мусолила в пальцах гвоздичные стебли, судорожно пытаясь сообразить, надо ли их положить в пустующий пока гроб, или держать, или приткнуть рядом с телом. Никогда не могла постичь всех этих мрачных премудростей. Вот с венком не было бы никаких хлопот: поставила бы в угол, к двум другим, милое дело. И мысль такая приходила, и контора нужная работала (им что новый год, что день ихтиолога – всё едино), но не смогла я придумать, что написать на креповой ленте. «От коллег»? Да, профессия у нас общая, но вместе мы не работали. «От родных»? А считается ли бывшая жена племянника роднёй? Вряд ли. «От друзей»? Нехорошо врать мёртвым. Не были мы с ней друзьями. У нас были прекрасные отношения, взаимная приязнь, к тому же она без памяти любила мою малявку, но дружба… Нет, не то слово. А того слова я не нашла и теперь уже не найду.

То слово я могла, наверное, вспомнить, если бы застала Сталину живой.

А теперь…

…Железные Старухи неузнаваемы в смерти.

Что-то неуловимо смещается в их лицах. Какая-то несущая стена пропадает, и они становятся просто старухами. Одинаковыми, как рубашечные пуговицы.

Железные Старухи живут долго и умирают трудно. Их тела и души, привычные к ежедневной каторжной работе на ниве Нетревоженья Близких, не могут вот так просто взять и перестать жить. А вдруг удастся избежать таких ненужных, противных хлопот? А вдруг получится ещё хоть на год-неделю-день уберечь родных от всех этих неприятностей? А вдруг? А если раков распарить в керосине? Говорят, от всего помогает.

Но в шифоньере – стопка неприкосновенно-чистого белья, «приличное» платье и тощий конвертик с немыслимо как сэкономленными (пенсия-то, пенсия от щедрот государевых!) ассигнациями. Хотя нет, конвертик часто отсутствует – живым нужнее.

Железные Старухи умеют добиваться своего: их похороны доставляют хлопоты минимальному количеству народа. Большинству тех, кого это событие могло бы огорчить, уже безразлично. Железное – оно долговечнее, чем нежелезное.

Железные Старухи умеют добиваться своего хоть мытьём, хоть катаньем, а вот изменять своим убеждениям не умеют.

Железная Старуха Нина Михайловна и православных попов послала к чертям, и синагогальных, и каких-то приблудных свидетелей Иеговы. Не хочу, сказала. Если я жизнь недостойно прожила, то что изменят ваши камлания? Для галочки? И кому галочка зачтётся?

Так и легла в желтую, тощую глину Краснопольского кладбища – без креста и без соломы. Сама за себя в ответе.

Бабушка моя по отцу, Галина Алексеевна – старуха не железная даже, а титановая – в Бога верила всю жизнь. И никакой развитой социализм этой веры не убил. Даже выселки, где они с дедом Витей в непрерывном страхе промаялись больше десяти лет. Прятать веру – да, научилась. Но не изменять ей.

Что же вы, тётя Сталя? Зачем?

Батюшка задерживался.

А я не удержалась:

– Кто ж Сталину креститься уговорил?

Юлька кривовато улыбнулась.

– Уговоришь её, как же. Ага, с разбегу. Сама захотела. Две недели назад велела отца Константина привести. Все хорошие люди, сказала, под крестами лежат, и мне надо.

– Мы сами долго сомневались, надо ли, – вмешался Матвей. – Она уже не совсем в себе была, не вставала, заговаривалась, а ты ж знаешь, как она к поп… то есть к священникам относилась… Но привели, в таких просьбах отказывать нельзя никак. Ползал перед ней батюшка часа полтора навколишки, она-то даже сесть не могла. Имена долго перебирали, пока Ольгу не выбрали.

– Маму Сталинину Ольгой звали, – перебила мужа Юлька. – Она как это имя услышала, у неё слёзы так и хлынули. Так и крестили. И свечку Сталя не уронила ни разу, сама, значит, хотела. А на следующий день у нее речь отняло.

Помолчали. Сталина молчала благожелательно, я – неловко, а Матвей с Юлей просто устали до чёртиков.

– Витьке ты сказала? – очнулся Матвей.

От воспоминания о вчерашнем телефонном разговоре с бывшим супружником у меня ощутимо повело на сторону рот. Пришлось закашляться в гвоздики, хоть какая от них польза.

– Да, – выдавила я, вернув рот на законное место. – Он не смог приехать.

Хороших людей неприятно обманывать, но иногда приходится. Не смог и не смог. Пусть он сам разбирается со своими долгами, глупый мой бывший муж. Я за него тоже немножко постою, мне не жалко. Если мёртвой старухе хоть капельку не всё равно, пусть будет – не смог.

– Жалко, – сказал Матвей. И было видно, что да, ему действительно жалко. – Посидели бы, вспомнили, как нас Сталя в детстве строила слева направо, а потом справа налево. Мы ж её почаще мамок родных тогда видели… Эх!