Александр Викорук - Настигнутые коммунизмом. Роман

– Взлетаем, – пробормотал Есипов. – Люблю оторваться от родной земли. Мы еще вернемся. Прощай, любимая и родная страна советов… Так вот, дело было так. Иуда, мало ему с властей денег за информацию, он решил еще и на после капиталец сколотить. Быдло ведь чудеса любит. Мужик на небо вознесся – это чудо, а потому ученикам его – почет и уважение. Рассказы очевидцев с разинутыми ртами будут слушать. Тут тебе и угощение, и презент. Так он сначала Христа продал с потрохами, а потом ночью выкрал труп да неподалеку закопал. А утром вместе со всеми бегал и кричал: «Чудо, чудо! На небо вознесся!» Мы, кстати, тоже возносимся в небо. Люблю этот момент, – Есипов прикрыл глаза и довольно почмокал толстыми губами.

– Чепуха, – мрачно заявил Вадим Андреевич. – Конечно, с властей деньги за донос можно получить. Любая власть хорошо платит стукачам и подонкам, а вот трепачам, которые простолюдинам морочат мозги баснями, – смачно проговорил Марков, – головы рубят. Особенно тем, кто болтает, что чудеса и благодеяния исходят не от властей, а от бродяги-еретика. Так что, опасный это путь.

– Возможно, – усмехнулся Есипов и некоторое время довольно пыхтел, изучая потолок салона.

– А вот такой вариант, вполне достоверный, – заговорил он снова. – Да, пожалуй, Иуда – мужик деловой, ему верняк нужен, а не по ночам трупы таскать. А вот другие ученички. Вполне могли выкрасть тело и закопать втихаря. Уж они-то басен насочиняли, до сих пор в ходу.

– Пусть и так, – согласился Марков. – Но ведь они преодолели страх, рискнули животами своими, а потом до конца своему учителю служили. Такое простой похабщиной не объяснишь. К тому же учтите: на эту тему написаны горы литературы, исследований, к сожалению, недоступные нам, по нашему пролетарскому происхождению.

– Ну, мы не такие темные, – небрежно сказал Есипов. – Почитывали… например, а такую версию. Будто дали Христу в последний момент не уксус, а наркотик. Потом его за труп представили публике. А он через некоторое время очухался – и отбыл восвояси. И жил припеваючи в отдалении, но уже не лез на рожон. Вот как вы, например, – Есипов довольно хихикнул. – О! – всколыхнулся он. – Вот кое-что получше. Есть у дураков такое упрямство, что – хоть смерть – а свое доказать, святостью просиять. Ну, Иисус и подговорил Иуду выдать его властям, а потом тело выкрасть, закопать. Все по сценарию вознесения на небо.

– Да что вам это вознесение далось, – презрительно сказал Вадим Андреевич. – Сами посудите, зачем на небо кости, мясо тащить? Закопали их, закопали. Можете быть спокойны. Кто и как, не все ли равно? Другое здесь привлекает. – Марков помолчал. – Нет в природе человека, его мыслях ничего, кроме сущего. Сказана самая странная чудь, выдумка, а и она, значит, имеет отношение к сущему. Даже змей огнедышащий, трехголовый. Может, в реальности он всего-навсего крокодил, а остальное домысел человека. – Марков вздохнул. – И совесть есть, только вас она обошла. Но это уже ваши проблемы. Вы ей не нужны. И вознесение было, только не костей и мяса, а что было – вам недоступно.

– Почему же? – удивился Есипов. – Как это без меня?

– Без совести-то не горюете? Вдруг это такая же никчемная для вас вещь?

– А и верно, что я хлопочу, – усмехнувшись, бросил Есипов и заерзал на кресле, устраиваясь поудобнее, отчего еще больше навалился локтем на Вадима Андреевича. Потом он откинул голову на спинку.

К этому времени самолет набрал высоту, выровнялся и, монотонно гудя, нацелился в неведомую даль, где за тьмой ночи скрывались другие города, люди, чужие миры. А внизу, в черном круге окна, ползали редкие огоньки подмосковной России, там царила ночь, одиночество, заброшенность и тоска.

– А что вы знаете, как умер ваш отец? – спросил Вадим Андреевич.

– Чего там знать, – буркнул Есипов, прикрывая глаза. – С перепою, – он облегченно вздохнул и стал мерно посапывать.

Вадим Андреевич ничего не сказал, тоже прикрыл глаза, но спать не было возможности, потому что теребила старая догадка, что умер друг не случайно, а вполне намеренно. Не с перепоя, а как бы выстрелил последним патроном в висок, когда окружен беспощадным врагом и отбиваться больше нечем. И вот она – последняя пуля, как избавление от мук и позора.

Мы в этом позоре дышим и живем, подумал Вадим Андреевич.

Впервые догадки о добровольном уходе из жизни друга Дмитрия Есипова появились через несколько дней после его смерти. Когда схлынула тягостная боль, тоска, закончилась череда хлопот с похоронами, встреч, разговоров. В опустошенной голове вяло перетекали воспоминания о последних встречах с Митей. Обрывки фраз, знакомых энергичных жестов, лихорадочно сверкающие глаза с воспаленной краснотой белков, бисеринки пота на горячей коже лба. Этот разговор был где-то за две-три недели до смерти. Дмитрий был необычайно весел. Посреди пирушки за скудным столом с картошкой, квашеной капустой он вдруг возбужденно с хитрой улыбкой проговорил: