Мирраслава Тихоновская: Симфония до-мажор. Роман

– Стасик, прекрати терзать мой слух, и так тошно, – не в силах больше терпеть, взмолилась мама.

Музыкальная школа, занимающая скромное помещение в жилом доме, находилась в двух кварталах от места, где жили друзья. Именно по этой причине все они оказались её учениками. Роме устроили экзамен, после которого преподавательница, подойдя к маме, сообщила:

– Странно, звонила директор вашей школы и просто умоляла меня взять вашего мальчика. Возможно, она исходила из каких-то своих соображений. Но, хоть мы и не обязаны брать всех подряд, его мы берём. У него оказалось редкое дарование – у него абсолютный слух.

Как Рома ни сопротивлялся, его запихнули в музыкальную школу учиться по классу фортепьяно.

Рома учился музыке из-под палки, занимаясь только под давлением родителей. Мама борясь с его духом сопротивления, строго требовала от него прилежания, заставляя высиживать по нескольку часов за инструментом. Это было мучением.

– Я же вижу, что ты учишься вполсилы. А если бы старался, мог бы стать гениальным музыкантом. В тебе огромный потенциал, но ты намеренно отлыниваешь и не хочешь раскрыть его. А я иногда представляю, как ты во фраке сидишь за белым роялем, за этим поистине королевским инструментом, исполняешь Грига, а я – в первом ряду вся в слезах от счастья и гордости за своего сына.

Хвалили Рому и в школе, но то, что он играл, ему самому не нравилось. Хорошо заученные пьесы, исполняемые с ученическим старанием, безукоризненно слаженная игра не могли его удовлетворить. Он натыкался на форму произведения, и это его стесняло, как игра в шахматы с миллионами комбинаций, ограниченная плоскостью доски.

Вот если бы ему кто-нибудь подсказал, что музыка в соединении ума, сердца и звука производит некую химию и это превращение есть магия, которой можно управлять, и способ открыть всё то, что хранит твоя душа, это ярко выраженное в звуках настроение или переживание, тогда бы уже на ранних порах он смог бы стать настоящим музыкантом, подобно тем редчайшим единицам, которые стали виртуозами, поняв, как через чувство, поднявшись над миром звуков, можно расширить горизонты.

В старших классах он начал систематически прогуливать занятия. Решив, что никогда не станет пианистом, Рома возненавидел музыкальную школу.

Занятый своими интересами, Рома никогда не обращал внимания на девчонок, которые к четырнадцати годам все перевлюблялись в старшеклассников. Игнорируя своих «недоразвитых» однокашников, которые на уроках играют в морской бой, а на переменах в «слона», катая друг друга верхом, девочки совершенно не воспринимали их как объект «взрослых отношений», свысока посматривая, как те только мешаются под ногами.

Рома же был рослым и крепеньким, выгодно отличаясь от окружающих его коротышек. Рано или поздно это должно было стать заметным и взрослеющим девицам.

Однажды на перемене он почувствовал на себе пристальный взгляд, сопровождаемый торопливым шепотком подружек, вызвавший у него волнение от предчувствия чего-то неизведанного.

Большие серьёзные серые глаза, устремлённые на его особу, принадлежали Климовой.

Лена Климова не была полной отличницей, но, проштудировав к седьмому классу богатейшую школьную библиотеку, была до жути начитанной. Не ограничившись «Войной и миром» и «Анной Карениной», предусмотренных школьной программой, прочла в обход запретам предназначенные исключительно для учителей два стеллажа книг с Мопассаном, Золя и Бальзаком.

И теперь, когда она, теоретически подготовленная, стояла в преддверии взрослой жизни, оглядываясь по сторонам, чтобы выбрать объект для собственной лав-стори, на глаза ей попался Рома. Конечно, он не имел ничего общего с книжным идеалом, в который можно было влюбиться с первого взгляда, но ей уж очень интересно было испытать то необыкновенное чувство, о котором повествовали многотомные издания мастеров любовной прозы.

Лена Климова сидела на предпоследней парте, как раз перед Ромой. Ему была видна только её наклонённая над партой фигурка, облачённая в стандартную коричневую форму с подолом в складочку, воротничком из кружева, и копна русых волос, усмирённых короткой стрижкой.

Роме хотелось придумать какой-нибудь предлог, чтобы заговорить с ней. Случайно пойманный взгляд пробудил в нём неизвестное ранее чувство, какое-то смутное, но сладостное томление, и он хотел как-нибудь удержать его. Он вырвал из тетрадки последний листок, изрисованный с одной стороны танками, и на чистой стороне написал: «Пойдём завтра после школы в кино». И чтобы она ничего «такого» не подумала, рядом пририсовал рожицу.