Андрей Мошанов - Буратино и спички. Короткие рассказы

Всю полноту ответственности за нападение на гестапо я приготовился взять на себя, но не получилось. Я благодарен отцу и его другу-машинисту за мужскую солидарность.

Bедь знаю (!), что их пытали длинными иглами и тупыми ножами, оставляя на толстой коже их рабочей совести глубокие шрамы, такие же как их первые морщинки вокруг глаз. Им тогда было чуть больше тридцати, но это уже были настоящие и проверенные в деле мужики, они прикрывали меня с флангов и вели дрезину твёрдой рукой в очень непростых условиях.

И дед их уважал.

Отрочество это время написания на заборах односложных слов, выяснения их глубинных смыслов и начало большого путешествия в пространстве и времени в поисках своего я. Это время отречения от детства, это разделительная полоса, водораздел между тобой и всеми остальными.

Отрочество это время сбора первого и неожиданного урожая, когда вдруг (через толстую кожу всеобщего ханжества!) прорастают первые собственные волосы сомнений. И почему для этого природа определила самые странные места под мышкой и на лобке?? Почему нельзя было обойтись какими-нибудь прыщами, какой-нибудь сыпью, просто температурой?? У нас в классе есть один еврей, и я давно за ним наблюдаю! Мне кажется, что у них нет отрочества и они рождаются сразу взрослыми и очень практичными. А почему? Наверное потому, что их сразу режут острым скальпелем по самому главному месту и им всё становится понятно, зачем ты пришел в этот мир и с кем надо дружить. А все остальные вынуждены столько лет бороться с разными инфекциями и предрассудками!

Вот поэтому моё моральное разложение началось задолго до наступления половой зрелости и первого нравственного падения. Я взрослел в клещах противоречивых понятий и странных цитат, которые приобретали прямо противоположный смысл когда звучали с разной интонацией.

Ленин жил… Ленин жив? Ленин…?? Будет жить???

Вся сила моей унаследованной морали, которая быстро таяла словно сосулька весной, заключалась в непоколебимом знании наших родителей о том, как всё должно быть и табу на любые сомнения. Конечно, однажды начали поступать первые сигналы, но я воспринимал их как проверку на прочность, особенно после просмотра кинофильма «Мёртвый сезон», в котором немцы пытали до смерти советского разведчика, а он так им ни в чём не признался.

Одноклассник Лёха пришёл в класс, кипя от возмущения от увиденного сквозь замочную скважину двери бывшей спальни своих родителей, где недавно устроилась сестра с её новоиспеченным мужем.

– И эти люди запрещают мне ковырять в носу?? – возмущался он.

Слово «секс» как всенародный научно-популярный термин всё ещё медленно приживалось, но вопрос стоял остро. В отсутствии объясняющей теории все систематически и масштабно импровизировали, несмотря на безальтернативноe прилагательное «половой», лишённое всякого романтизма понятие «щель», какой-то уж очень политизированный термин «член», ну и короткое, очень брутальное, звучащее как выстрел существительное «акт».

Отстрелявшись во сне и наяву, молодёжь входила в то каббалистическое состояние, при котором хотелось писать стихи, выдвигать новые теории и даже какое-то время не дерзить окружающим.

Порнографический журнал привезённый отслужившим в Польше старшим братом моего закадычного дружка существенно расширил мои познания в женской анатомии и даже спровоцировал мой интерес к урокам биологии (за что я долго оставался ему благодарен!). Но червь сомнений уже начал вылупляться из своего железобетонного кокона и уже прицеливался куда бы присосаться своими липкими лапками, и намечал маршрут и последовательность, в какой он собирался посетить и обгадить все уголки моей полудетской наивности.

Я просыпался от страшного сна, в котором я листал этот журнал и видел, как на его страницах бесстыдно совокуплялись члены Политбюро, руководители кружков районного Дворца пионеров и даже принимал участие педагогический совет школы в полном составе, увлекаемый нашим неутомимым физруком. Мне казалось, что я только что узнал страшную тайну, которой я не мог поделиться ни с кем. Я умел хранить тайны! И моё либидо стало её заложником, по крайней мере до самого выпуска из средней школы.

Ну, а в общем и целом, это было прекрасное время, когда наши родители тоже были молодыми, пробовали что-то творить и радовались каждому дню, хотя кризис непонимания между нашими поколениями медленно нарастал. Мы узнавали друг от друга практически всё, и удивлялись a как же они живут? , ведь им доставалась только газета Правда. Но она не могла объяснить им всё, хотя и была самым многопрофильным предметом нашего быта. Она издавалась в умопомрачитeльных количествах на душу населения и использовалась практически везде, вплоть до оклейки квартир и летних веранд изнутри (конечно же временно! в ожидании завоза в город очередной партии бумажно-целлюлозных обоев).