А. Томпио - В гостях у зяблика. Рассказ-фантазия

– Постойте – просипел он – постойте, молодой человек. У меня к вам один вопрос, – наконец голос вернулся в привычный размеренный тон и тембр, – Зачем вы сделали паузу после приветствия?

– Я дал вам время поздороваться в ответ, – он закрыл дверь подъезда и повернулся к Пилатову, – Не правда ли, это странно, поздороваться и принимать ответ затылком, – голос молодого человека оказался очень объёмным, ровным, без петухов и басовитых ям.

– Это прекрасно, молодой человек. Спасибо, вы мне приподняли настроение, – Пилатов закивал и немного перетянуто улыбнулся.

– Не за что. Позвольте и мне вас кое-о-чем спросить.

– Конечно, пожалуйста.

– Вы тут почти каждый вечер, всё лето. Я часто вижу вас сидящим здесь, или гуляющим в сквере, вы всегда в одиночестве, всегда в глубокой задумчивости. У меня есть подозрение, и мне бы хотелось его проверить. Ответьте, пожалуйста, вы пишите роман, обдумываете пьесу, сочиняете музыку, что-то в таком роде?

– Нет, я не писатель и не композитор. Но, скажем так, я обдумываю создание одного шедевра, не могу делать это дома из-за временных неурядиц, – профессор немного удивился бесцеремонности молодого человека.

– Извините, если мой вопрос показался нескромным, я скоро уезжаю в командировку, в Африку, последние дни дома. Всё теперь выглядит по-другому, во всём проступили интересные детали, у всего как будто возросла ценность. Так вот, я наблюдал за вами и видел какую-то большую внутреннюю работу, что-то масштабное или глубокое. Я не прошу вас об этом рассказать, просто мне кажется, что вы интересный собеседник, и с вами можно поговорить о сложных вещах. Мне хочется последние дни как можно больше говорить на родном языке. Два года рядом со мной не будет ни одной одноязычной души.

– Ну что ж, давайте поговорим, – он был рад что все складывается, само собой, – меня зовут Николай Васильевич.

– Меня зовут Юра.

– Как вы, Юра, отнесётесь к тому, чтобы разговор сочетался с напитком?

– Всецело за, если это не газировка, – приветливо заулыбался Юра.

Юра показался Пилатову человеком из прошлого, редко встретишь своего подлинного современника. Николая Васильевича иногда мутило от нынешних студентов, хотя он уважал и ценил эту разномастную умную шпану, что училась у него на курсе. На занятиях они проявляли себя настоящими, с головой и сердцем, но их манера одеваться, вести себя и говорить между собой приводила Пилатова в кислое уныние, особенно удручали юные джентльмены. Все эти красивости в одежде, выкрутасы на голове, подстреленные штаны, обтянутые тонкие ножки, даже зимой голые бледные лодыжки, всё это он тихо презирал как очередную победу формы над содержанием. Всего этого не было в Юре, хоть он явно и не был студентом, но был очень молодой и свежий, на таких молодых людей смотришь с оптимизмом. Больше всего Пилатову приглянулся этот чуть заметный вызов с приветствием. Блестящий способ продавить свои правила, это чрезвычайно редко встречается, обыкновенно люди общаются мимоходом, по инерции, не заботясь о точности самого общения, это не то чтобы не вежливо, но обесценивает и обезличивает контакт. Юра настоял на том, как ему казалось правильно раскланяться с незнакомцем. Пилатов удивился, что они, будучи соседями никогда не встречались, а Юра напротив, удивился тому, что они уже встречались несколько раз, даже обменивались репликами, а Николай Васильевич, по всей видимости, этого не помнил.

***

Стечением обстоятельств можно объяснить многое, но такое объяснение Пилатова не устраивало, даже раздражало. «У всего есть причина» – часто говорил он себе, когда в своих умозрительных блужданиях оказывался в очередном логическом тупике. Никакой причины он не искал, и в этот раз просто принял, что случайное решение срезать через кладбище привело его в итоге на это же самое кладбище спустя несколько месяцев совсем уже в другом качестве.

В молодости и в годы ранней зрелости, когда служба требовала от него всего напряжения воли, полной концентрации интеллекта и полного пренебрежения к человеческому в себе, прогулки по кладбищенским аллеям успокаивали и смиряли его. Глядя в лица неживых на памятниках, он представлял себе их жизни. Вот это приятная пара, рано умерли, в один день, вот это была старая грымза, которая поедом ела и мужа, и детей, и соседей по коммуналке. Вот алкоголик, вот академик, вот обыкновенный веселый дядька, герой войны, вот спортсмен, вот пухлая завмаг, вон там дети. Новые знакомые быстро рассказывали ему свою историю, провожали его взглядом и затихали вдали как мираж, тонули в тени деревьев, царящих среди могил. Деревья на кладбище, настоящие хозяева жизни, шумят кронами, крепко держатся корнями умерших. Людские суеверия его сперва смешили, а потом расстраивали и сердили, страшные рассказы о покойниках и тому подобная дремучесть, мракобесие и глупость всегда угнетали его и как будто откусывали кусок от смысла его жизни, который он видел в улучшении мира, в просвещении, в победе разума над страхом, и всеобщее помешательство на бессмысленных ритуалах раздражало его до крайности. Он был очень далёк от человека. Служба позволяла, до поры. Рассматривая могильные портреты героев, ученых, знаменитостей и простых горожан, пока все эти проживатели выдуманных судеб сухими трупами лежали в гробах, он напоминал себе о бренности бытия, об эфемерности всего того, что кажется ему важным и существенным на выбранном пути. Подбирая полы нового гедеэровского серого плаща, он перешагивал через канавы, гулял между памятниками, и раздумывал о подлинном значении своей службы, которое скрывалось за предписаниями и секретными заданиями. Размышления приводили его в разные точки, и всякий раз он проверял свой вывод на особенной шкале, благородна ли цель? Отвечает ли самым высоким принципам, благо ли она несёт человеку? Если ответ был отрицательный, он начинал с начала.