Сергей Шишков - Отступать дальше некуда. Это книга о ленинградском поэте Юрии Борисове

Оценка автора этих картин однозначна и заключена в словах:

– «И судьба нам читать эту страшную повесть

В воспалённых глазах матерей да невест».

Но вот ещё деталь, рисующая ушедшую жизнь этой некогда «белой» силы.

На пространстве России она «кружится» и «бесится» в образе «белой вьюги», «в красном Питере» она движется в виде «белого инея», а в Москве – ползёт «по стенам московских церквей».

Автор молитвенно уносит нас и в вышину, где «в белом небе ни радости нет, ни испуга, только скорбь Божьей Матери в белой лампадке ночей».

Если сравнивать стихи Григорьева «Пятый год» и Борисова «Белая песня», то картины Борисова видятся масштабнее, точнее, образнее и выразительнее. Это настоящий гимн безнадёжности и обречённости.

Хочется задать вопрос: откуда же у двадцатичетырёхлетнего автора появилось такое понимание этого далёкого от него мира – трагического состояния русской белой армии?

Ответ нашёлся сам собой в одной из публикаций.

– Почему вы о белогвардейцах свои песни пишете? – спросили однажды у Борисова.

– А я был там… – ответил он.

Ответ был воспринят, как не слишком удачная шутка – ни в какой белой армии Борисов не мог быть. Но он ведь не Белую армию и имел в виду.

Его «там» – означало не пространство, не время, а состояние безвыходности, в котором подобно ошалевшим от горя белогвардейцам, находился и сам Борисов.

А то, что стихотворение получилось ёмким и образным виноват его талант как поэта. Оно стало программным во всём его творчестве.

На одном из концертов Юрий Борисов о своей «Белой песне» так сказал:

– Эту песню я никому не посвящаю. Эта песня предназначена всем. Это наша история.

С рождения этой песни Борисов стал и поэтом, и композитором.

Она стала программной и в творчестве Валерия Агафонова, который первым и исполнил её в кругу своих друзей.

Фото Валерия Агафонова в 70-е годы

С этого времени между Юрием Борисовым и Валерием Агафоновым сложилась настоящая творческая дружба, где Юрий показал себя зрелым поэтом и композитором, а Валерий Агафонов выдающимся исполнителем его песен.

Юрий Борисов своим творчеством не вписывался в советскую систему, где искусство подчинялось материалистической идеологии, не схожей с его представлением о свободной творческой личности, что не мешало ему сочинять прекрасные стихи.

Одно из таких его стихотворений называется «Всё богатство моё – песня да гитара».

О чём эти стихи? О надежде в его странной судьбе? Возможно. Только нет в ней ничего материального: «песня да гитара», «ласковые струны да вечер синий», «заветная молитва» да четыре перехода в состояние лета, осени, зимы да весны. Такое ощущение, словно «надежда» у поэта витает над обыденной жизнью, она существует не в реальном времени. Думаю, что именно такая «надежда» и помогала поэту выживать.

Вот как отзывается о нём его друг, тонкий певец Валерий Кругликов:

«В быту Борисов был… как-то неудобен. Всегда или почти всегда он вызывал у меня конфликтное состояние. Его неустроенность вызывала желание избавиться от беспокойства, какая-то опасность благополучию исходила от него».

О чём это певец говорит? Что значит «как то неудобен», «желание избавиться от беспокойства», «опасность благополучию»?

А дело в том, что вся его жизнь превратилась в неустанное бегство от пошлости бытия в сферу нереальной романтической свободы. Вся духовная и душевная энергия Юрия Борисова была направлена на обретение этой недостижимой свободы. Он жил по логике сердца и хотел видеть мир через художественное окно придуманной им образности. В реальной жизни он чувствовал себя неудобно и беспокойно и боялся самого понятия благополучия, которое для него было равносильно смерти.

Поэт Юрий Борисов оказался в этом мире не равным самому себе, как телесному человеку, поэтому его бытовая принадлежность противостояла его нравственной и художественной приобщённости к миру.

Борисов ностальгически тянулся к свободе, ставшей основой его творчества, в которой создавались его стихи, полные красок, света, лучезарных образов. Стихи и романсы оформляли его жизнь, наделяли её смыслом, создавали ценностный горизонт в замкнутом с виду, но страстном внутри художнике.