Лёша Октябрь - F20.Боль

Проснулся в легком настроении и, наверное, улыбнулся бы, если бы не вспомнил, что наступивший день – день моего самоубийства. Стало тошно и противно до головокружения, особенно после сигареты.

Тётушка была дома, она пришла с работы ранним утром и поставила нам с братом литровый кувшин домашнего вина, очень, кстати, паршивого. В честь грядущего праздника Рождества, тоже, кстати, паршивого.

Ничего не съев, выпив, оказался пьяным, но легче не стало. Скорее, наоборот. Прыжок с моста трусливо перенёс на вечер и не менее трусливо поехал в университет, не признаваясь себе, зачем. Страсть уничтожаться всё-таки была зовом остаться.

Войдя в деканат, попросил образцы заявлений на восстановление студенческого билета и зачетной книжки. Листая поданную папку с бланками, наткнулся на форму заявления на отчисление по собственному желанию. В голове с болью щелкнуло – вот зачем ехал сюда, ещё один приближающий к смерти шаг со слепой непонятной надеждой жить, вырывавшейся так безобразно. Быстро написал просьбу отчислить меня с шестого января две тысячи третьего года и понес бумагу в кабинет замдекана. Секретарша кинулась за мной, причитая:

– Ну, вот, что с ним делать? За третий курс уже второй раз студенческий восстанавливает.

Я растерялся от такого возгласа, но прошел в кабинет и молча положил заявление на стол.

Замдекана, большой толстый мужчина, ознакомившись с моей бумагой, спокойно ответил девушке:

– Тише, сейчас мы с ним во всем разберемся. – И продолжил, обратившись ко мне – Садись, Алексей. Сжег что ли документы? С этого отчисления часто и начинаются.

– Порвал, – я сел и опустил взгляд в пол.

Секретарша вышла.

– Что делать будем? Отчислять я тебя не хочу, – по-деловому начал замдекана.

Я молчал и хотел просто убежать. «Да подпиши ты, и я пойду уже. Хер ли разводить тут!». Но надежда, что жизнь все-таки лучше, не дала мне этого сказать.

– Вижу, бороться ты не можешь. Справка есть? Достанешь?

– Не знаю, – промычал я, как телёнок, чувствуя, как расплывается в теле предобморочная тошнота.

Молчание. Толстяк всматривался в мое скрываемое лицо, наклонив голову. Я случайно поднял глаза и поймал его взгляд. Стыдно стало за слабость до погибели, сиюминутной упрямой погибели.

– Ладно. Приходи восьмого. Не передумаешь – отчислим. Передумаешь – поможем. Договорились?

– Хорошо, – почти шепотом, потому что сил не было, ответил я, радуясь завершению «тяжелого» разговора.

Секретарша проводила меня недоумевающим взглядом, ибо не часто отличники первых двух курсов отчисляются в пятую сессию по собственному желанию.

Я курил на крыльце корпуса и думал, что делать, точнее, куда идти в это самое скучное и непотребное время предпраздничного зимнего дня. Так пусто и нелепо мне ещё не было, чужеродность себя в текущем дне впервые стала столь явной. Перенос рубежа отчисления на восьмое число и радовал и расстраивал – вроде и повод пожить ещё пару дней, но и принять решение нужно было «сейчас».

«К Даше. Там и решим, что мне с собой делать».

Шатающейся походкой, все-таки был ещё немного пьян, добрел до вокзала и выехал оттуда в район, где жила моя любовь. В маршрутке сидевшая напротив меня женщина как-то слишком пристально и обеспокоенно посматривала на меня, как я непрестанно крутил головой, громко вздыхая и бормоча ругательства. Сидеть спокойно и стройно было не в моих силах, ни тела, ни души.

«Дома ли ты, Даша? Дома ли?», – твердил я в голос, позвонив в дверь её квартиры. «Не может не быть. Не может тебя сейчас не быть, не может, Даша!»

Дверь отворилась, яркий розовый халат, большие карие глаза, слегка взъерошенные рыжие волосы. «Д-а-ш-а», – медленно и глухо пронеслось в моем закрытом горле.

– Привет, Леш, ты как всегда – неожиданность. Мне совсем некогда, правда. Скоро убегаю.

– Извини. Пусти на пять минут, не могу, Даш, на пять минут, – растерянно и разорванно, тихо пробормотал я, чем обеспокоил девушку, которая посторонилась в дверном проеме, приглашая этим пройти.

– Спасибо, – тихо пролепетал я.

Мы прошли в её комнату, она поправила скомканное покрывало на кровати и села на него, устремив на меня улыбающийся взор.

– Ну, рассказывай, как дела, раз прошел ко мне, пробрался так… лихо.

– Херово, Даш. Отчисляюсь я.

– Да уж, – она знала о моей ненависти к учебе. – Что ж так сурово?

– Осточертело всё. Устал.

– Да брось ты, Лёх, – и она повернулась к окну.

Ладони, плечи, щеки, губы. Я бесцеремонно водил по девушке взглядом. Она обернулась и, заметив это, тихо спросила: