Виктор Житинкин - Повести

– Может, что получше поищем? – предложил Астахов.

Однако, знатоки гастштедтов, братья Николаевы, в один голос заявили:

– Ты думаешь, в других не так же? Все они одним миром мазаны! С вечера до глубокой ночи, Гансы смолят наперегонки свои сигары, да ведрами пиво цедят. Тут все стены насквозь пропитаны никотином и алкоголем. Думаем, что идти и искать еще чего-то не стоит. Принюхаемся. Это – один запах. Он безвреден.

Действительно, через некоторое время дышать стало легче, а когда опрокинули по стопке водки, запив ее пивом, все запахи вдруг пропали, и жизнь стала интереснее и светлее.

Стало интересовать буквально все: старинные столы и стулья, сделанные из массивного дерева; охотничьи трофеи, развешанные под потолком в два ряда, картинки на стенах, нарисованные детской рукой и даже сама хозяйка гастштедта, женщина, лет сорока, не то, чтобы красивая, но обаятельная и добрая.

Задорные искорки сверкнули в глазах Виталия Николаева. Он подошел к стойке, за которой копошилась обаятельная хозяйка гастштедта, и, часто моргая и хлопая длинными черными ресницами, стал о чем-то тихо, но вдохновенно говорить ей. Выражение лица женщины стало меняться прямо на глазах. Пяти минут хватило на то, чтобы она, из неприступной и принципиальной, превратилась в добрую и сочувствующую.

– О чем болтали? – допивая пиво, спросил его брат, когда Виталий вернулся от стойки.

– Кушать скоро будет подано, – с загадочной улыбкой тихо сказал он.

– Да ну! Не верю! – Вырвалось у Дмитрия. Он смотрел то на одного, то на другого из братьев, желая понять, правда ли то, что можно будет утолить голод.

– Вполне может быть, – сказал Владимир. – Ему с детства кличку «Дипломат» друзья прилепили. Уговорит, кого угодно. Да и после еще ни одна женщина ему не отказала. – Владимир говорил немного с иронией, чуточку с гордостью за брата, и все с улыбкой, посмотрели на Виталия.

Вскоре, действительно, за перегородкой зашипело, забулькало; до стола, за которым сидели изрядно голодные офицеры, донеслись запахи жареного мясного, вызывая бурное выделение слюны.

Буквально через минуты, перед каждым из них появились фарфоровые приборы с множеством ячеек, заполненных глазуньей с обжаренными колбасками, салатом, жареным картофелем, соусами.

– Под такую-то закуску, да чтоб не выпить – великий грех! – вырвалось у кого-то.

Снова был сделан заказ на водку и пиво.

Зал, однако, стал потихоньку заполняться. В основном, это были пожилые немцы, любители и ценители настоящего немецкого пива. Дым сигар коромыслом завис над их столами. Огарки будто приклеились к большим влажным губам и вынимались изо рта только тогда, когда владельцу этих губ хотелось сделать несколько глотков пива.

Наше внимание привлек огромный старик с обветренным лицом и скандинавской бородкой. Если бы не деревянная нога, не вмещавшаяся под столом и, потому, загораживающая полпрохода, его можно было бы принять за старого морского волка – капитана, лоцмана, шкипера или еще кого. О его ногу запинался всякий, проходящий по узкому проходу к свободным столикам, он чертыхался, чуть не упав, но, увидев, кто сидит, вежливо раскланивался и просил прощения у старика.

Старик делал огромные глотки пива. Все мрачнее и все злее становилось выражение его лица. Он смотрел в нашу сторону, а мне казалось, что он впялил свой взгляд в меня, не отводя его и не моргая, чем вызвал у меня необъяснимую тревогу и, даже, тоску по дому. Хотелось сбежать от этого взгляда. Мы продолжали сидеть за столом, шутили, болтали просто так, ни о чем. Огромный старый немец продолжал сверлить меня глазами. Я пытался не смотреть на него, но мои глаза сами искали встречи с его бешеным взглядом. Я не вынес такого испытания моих нервов и предложил друзьям уйти из гастштедта, но они лишь зашипели на меня:

– Да сиди ты.

Старик продолжал гипнотизировать меня. Я чувствовал, что развязка должна была произойти с минуту на минуту. Так оно и вышло.

После очередной порции пива хромой немец что-то гортанно выкрикнул, привлекая внимание к себе всех, находящихся в зале, затем он с трудом поднялся со стула и, не сводя глаз с меня, направился к нашему столу, громыхая деревянной ногой и стуча заостренной железной тростью. Назревал конфликт – это стали понимать и немцы в зале, и мы.

Он подошел к нашему столу и, указывая на меня пальцем без одной фаланги, рыча и брызгая слюной, выдавил из себя:

– Такой, как ты стрелял в меня и мне отрезали ногу.