Алексей Смирнов - Пассажиры

– Ты блядь такая, а ну, пускай она садится! Сука, пизда ты нерусская! Что ты сидишь тут, пидор хуев, по ебалу хочется?

Пространство вокруг расползшейся по лавочке женщины пустело на глазах. Она автоматически, округливши глаза, продолжала приговаривать, соображая мирком да ладком, как будто месила тесто в собственной голове:

– Да садитесь, садитесь, мы все поместимся!

Дочка-племянница уже сидела рядом с дядей ли, папой. Оба смотрели в пол.

– Ну, блядь! – не унимался супротивный ездок.

Я так до конца и не вник в происходящее – что тут такое? мне было выходить, и всем было выходить, и все разошлись по делам, которых в прекрасном и яростном мире всегда до черта.

Электричка. Душная, набитая изрядно.

Семейство: супруг – по виду Шариков, но уже питерец в третьем поколении, супруга и двое детей-подростков.

Отец:

– Вот сейчас попьем колы и поедим бананчиков.

Перехватывает взгляд моей жены:

– Мы вам мешаем?

– Вы нас забавляете.

После пары бананчиков отец ударяет себя по лбу: хычины!

– У нас же есть хычины!

Они и в самом деле положили на бумажную тарелочку два хычина, один на другой. Тарелочку держал отец, а прочие члены семьи склонялись и откусывали по окружности. Отец сердился:

– Отцу-то, отцу-то оставьте! Откусите отцу!

И пояснил окружающим, что у него сломана челюсть, и он не может откусывать, но зато умеет жевать. Старший сын откусил ему от хычина и плюнул на хычин, а отец подъел сплюнутый на хычин хычин и стал рассуждать о глубине укуса: вот мать кусает поглубже – не то что ты!

Действительно: мать выкусила хычин со знанием дела и знатно попотчевала главу семейства.

Тем временем где-то вдали шел мороженщик.

Двери вагона разъехались и ворвалась женщина с сахарной трубочкой в руке.

– Верните мне деньги, – сказала она тихо.

– С какой же стати?

– Оно надкушенное!

Обертка была надорвана, и виден был след зубов, подкрашенный помадой.

– Оно растаяло, дура ты блядь!…

Мороженое полетело торговцу в рожу.

И правильно, даже если растаяло. Потому что не я придумал, что человек звучит гордо.

Мне повезло прокатиться в пригородном автобусе: пустынные трассы, редкие остановки, отрешенные пассажиры.

И вот сложился у меня кинематографический стереотип касательно подобного путешествия в США. Знойное шоссе. Чаппараль. Дрожащая атмосферная перспектива. Одинокая остановка. Прикрыв лицо шляпой и вытянув ноги, на скамейке дремлет стереотип. Он и холоден, и горяч, он уверен в себе. Заслышав слегка испуганный автобус, стереотип приподнимает шляпу, лениво потягивается, входит в автобус. Для него тут везде салун, у него повсюду два кольта и сапоги с задранными носками. Он молча едет, развалясь, у него кожаные яйца в обтяжку.

А вот заходит пассажир близ поселка Янино. Беззубо кланяется и лихо всех приветствует, но все отворачиваются. Он, однако, не расстраивается. Всем он знаком. Плюхается на сиденье. Штаны на нем такие, что не разберешь, кожаные ли яички или пропиты уже.

В душе – Чаадаев и Хомяков, объединенные пивной литровой бутылкой.

Троллейбус.

– Вот две дамы встали, и их не обойти! Им хорошо стоять!

– У меня сзади есть место, где можно обойти и даже влететь. Встанете вон там – и будете читать, как баба-яга.

– Совесть, совесть, совесть, совесть надо иметь…

Привлеченный истошными воплями татуированного кондуктора, я приоткрыл глаза.

Возле кабины водителя лежало напитанное тело. Оно ворчало и пошевеливалось. Осоловелые глазки складывались в улыбку.

Кондуктор остервенело колошматил его ногами.

– Что, ни одного мужчины нет? Ни одного мужчины нет? Он же все заблюет, и будете нюхать! Вы будете нюхать, учтите!

Я был мужчиной, но книжка попалась хорошая.

Заголосили бабоньки.

Одна вдруг вступилась за курлыкавшее тело:

– Ему же больно! Его же милиция заберет!

Ей вторила дородная дама с дородными руками и ногами, значительно обнаженная:

– Хуеплетка! Нашлась хуеплетка! Вот иди и понюхай его!

Огорченная хуеплетка уткнулась в морковную сумку.

– Вы будете нюхать! – вконец разозлился кондуктор.

Могучего нелюдя окончательно повалили в проход, татуированный кондуктор гвоздал его, гвоздил и гнобил.

– А нечего! Сел – и вышел! Где билет?

Он столкнул чудовище на ступеньки. Оно добродушно щурилось и порыкивало.