Алия Шалкарова - Я тебя рисую

Целую. Пока телефонная трубка разрывается короткими гудками, я смотрю в окно. Наш двор стремительно расплывается в серых тенях, очень верно отражающих мое настроение. Рука сама находит простой карандаш и начинает выводить линии в альбоме. Через 10 минут на меня смотрит мужская фигура с цветами в руках, но без лица. Я дорисовываю большой капюшон, очки и губы, искривленные ехидной улыбкой. Что-то не складывается. Он не должен был звать меня в кино. В прошлую нашу встречу по нему было видно, что я его не заинтересовала. Моя мнительность продолжает искать скрытые стороны. Возможно, я из тех девчонок, которые всегда ищут подвох в любом проявлении внимания. Но в то же время мое сердце уже оттаяло после французского провала и мне очень хочется пойти с этим парнем на свидание. Не стоит юной девушке забивать свою голову лишними вопросами, иначе очень скоро впереди замаячит милейшая перспектива перейти из категории недоступных девушек в категорию неинтересных (а после 30 – еще и старых) девушек.

Ровно в шесть вечера раздается дверной звонок и на пороге появляется Ян, без цветов, капюшона и очков. Зато у меня есть подарок, я хочу подарить ему один из его четырех портретов.

– Вот, в общем, можешь выбрать какой-нибудь, – я смотрю не на парня, а на свои рисунки. Каждая картина для художника как родной ребенок и, честно говоря, мне жаль расставаться с ними, но мне и не придется. Ян отрицательно качает головой и даже не берет рисунки в руки. Да что ж такое со мной? Просто проклятие какое-то, не дающее мне подарить картину парню, которого я рисую. Ну, сегодня я хотя бы не плачу.

– Почему ты рисуешь меня? – его голос звучит чуть жестче, чем этого требует простой вопрос и я совсем теряюсь.

– Просто мне нужно что-нибудь рисовать. Постоянно. Если бы ты был в тот раз чуть вежливее, то узнал бы, что я училась в парижской школе искусств. Это моя профессия – рисовать.

– Разве можно научиться рисовать? Настоящие художники никогда нигде не учились. Как по мне, так это пустая трата денег, – ну, вот это уже откровенное хамство. Самое неприличное, что может сделать человек – нет, это не обозвать как-нибудь, не оскорбить. Самое ужасное – это обвинить человека в том, что он тратит слишком много собственных денег, залезть своим длинным носом в его кошелек и пересчитать все, что там есть. Нет ничего плохого в том, что человек живет по своим средствам. Пусть даже я сейчас и не имею собственных финансов, но я никогда не просила родителей отправить меня во Францию, это было их собственным решением, своеобразным подарком. Тем более, время от времени мне перепадали небольшие заказы и я могла заработать на свои карманные расходы. Осознание того, что прямо сейчас парень, которого я практически не знаю, стоит в моем доме упрекает меня в том, что я стремлюсь к знаниям. Знаете, он совсем не похож на Алексиса. Алексис хотел, чтобы я совершенствовала свой талант, а Ян наоборот… Даже не наоборот, с этим парнем вообще ничего непонятно. Свалился на мою голову со своими упреками.

– Знаешь, на самом деле я хотела подарить тебе картину, чтобы смягчить свой отказ. Ты же не спросил у меня лично пойду ли я, – вранье не мой конек и звучит более чем неубедительно, но лучше опозориться в самом начале и тем самым избавить себя от душевных страданий на последующих стадиях.

– Да? Ну, ладно, тогда пока, – его внимательные глаза опять скользят по мне, обволакивая липким взглядом, но это уже не тот взгляд, что был при нашей первой встрече. В тот самый раз это был заинтересованный взгляд, похожий на глину художника. Сейчас же это больше похоже на жидкий цемент, который сковывает движения и не дает дышать. Где-то я уже видела эти глаза. Возможно, это просто дежавю, ведь впервые я увидела Яна именно возле входной двери, но тогда он был явно добрее. В свои 16 лет я впервые чувствую такую неприязнь по отношению к себе. Даже в Париже меня никто так не ненавидел, хотя после того, как я выиграла грант у всей школы была весомая причина на это.

Дверь захлопывается и стихающий звук удаляющихся шагов довершает этот серый вечер. Вернувшиеся с работы родители находят горячий ужин на кухне и меня в спальне перед мольбертом.

– Анна? Ты вернулась даже раньше, чем мы ждали, – родители улыбаются так сладко, почти как дети. Мне не хочется им врать по такому глупому поводу, ведь маленькая ложь тянет за собой еще одну, чуть побольше и так по нарастающей. В итоге все уловки, обманы и хитрости сплетаются в огромный снежный ком, который сносит все, что ему встречается на пути. А еще из такого комка невозможно вытащить одну отдельно взятую ложь, потому что они все прилипают друг к другу. Остается лишь ждать пока весь ком не растает. Но кто знает, сколько успеет он снести на своем пути до того как его коснутся обжигающие лучи солнечного правосудия? Мне кажется, что мои мысли начинают течь не в том направлении и возвращаюсь из своего подсознания обратно в свою комнату, где на меня смотрят мои родители.