Марина Довгаль - Восток – дело тонкое. Сборник рассказов

Манюне-то только колбасу подавай – любила она ее до самозабвения. Да, забыла, была у нее еще одна странная для собаки привязанность: она любила морковку. Вы не поверите, стоило мне ударить ножом об разделочную доску (шинкуя морковь – на что-то другое она не реагировала) то Манюнька появлялась тут как тут. Она усаживалась у моих ног и вожделенно взирала на меня, перебирая от нетерпения ножками. Если я не обращала на нее внимания, то она начинала прыгать (как можно выше) и в полете дрыгала своими тонюсенькими ножками – чисто балерина в танце белого лебедя из балета «Лебединое озеро» в прыжке Баттю. На хлопке понятно с морковкой была напряженка, так как мы сами еду не варили и Манюньке приходилось обходиться тем, что я покупала себе. А себе я покупала на утро молоко свежее, а на вечер катык (кислое молоко) приносимые местными молочницами. Там на вольных полях знатное молоко давали коровы, нечета нашим городским. Да и вечерами, стоило получить деньги, к нам в расположение собирались местные торговки. Они приносили с собой самсу, вареную кукурузу, арбузы, дыни или, что мы с моей псиной ели с удовольствием, хасыб – самодельная колбаска из легкого и риса. Жирненькая и тающая во рту вкуснятина, которую приносили горячую – с пылу с жару.

Обед на поле тоже примечателен. Его ждешь как манну небесную. Крик «обед» для хлопкороба имеет колоссальнейшее значение: значительно глобальнее, чем само понятие данного слова. Это не только прием пищи, это законный в течение часа отдых. Привозили еду на прицепленном к трактору прицепе в больших термосах и раздавали с него же. Выстояв очередь и получив положенный черпак варева, все спешили к расстеленным загодя фартукам: достарханам. Манюнька и здесь приобрела быстро поклонников, которые бросали ей не съедаемые кусочки мяса. Она игнорировала свою тарелочку, наполненную мной из своей, ложилась на место повыше – типа холмик, где принималась усиленно чесаться или неожиданно вскакивать (ловкий собачий маневр для привлечения внимания – примечание автора), а то и прохаживалась, как будто, не глядя, мимо расположившихся группками едоков. Один парнишка, облаиваемый как и все Манюнькой, но не кусаемый: ходил он в кирзовых сапогах с загнутым голенищем, давая ей мяско, сказал: «На, красотка, не подумай, что задабриваю: нравишься ты мне». Чем вызвал всеобщий хохот и Манюнькино снисхождение: она перестала на него кидаться и даже виляла, завидев, хвостом. После супа пили долго чай. Чай ставили в огромном самоваре заранее, назначенные для этого люди. За чаепитием следовал отдых с возлежанием и легкой дремотой или не затрагивающей сложных тем беседой.

Как и любой труд, труд хлопкороба тяжел: тяжел сам сбор, а как тяжко нести собранный и утрамбованный в завязанный из фартуков тюк весом 15 или 20 кг. по неровным грядкам и черте куда – на херман: где стоит прицеп, куда вываливали хлопок, предварительно взвесив и записав соответственно на свой номер вес, а затем назад и все по новой: согнувшись – вперед. С меньшим весом ходить было не выгодно: на ходьбу бы уходило много бесценного времени.

Несмотря на трудности, мне нравилось собирать хлопок. Норма у меня была потолком и я, рассчитывая силы, потихоньку работала с минутными перерывами на отдых; стоило устать: ложилась на собранный хлопок и смотрела в синеву неба глубокую, глубокую, как бескрайнее море; на пролетевшую вдруг надо мной легкую зеленоглазую стрекозку или пеструю бабочку, а то и целый рой летающей насекомой братии. Красотень не передаваемая.

Еще момент упустила – веселость, с которой народ работал: то с одной стороны летит шутка, то с другой анекдот, то сам что-то брякнешь смешное и пошло поехало, не успеешь, оглянуться, а день-то пролетел. Пролетел и срок моей трудовой деятельности во славу отечества, и мы едем домой похудевшие, загорелые и… счастливые.

Сладострастная отрава.

Маленький горный кишлак Бурчмулла, благодаря песне, спетой бардами Никитиными и ими написанной на слова поэта Дмитрия Сухарева, думаю, знает все мое поколение.

Здорово у них получилось: и музыка с эдаким восточным акцентом, и слова задушевные. Как там пелось-то, дай бог памяти. Как-то так, кажется:

«Сладострастная отрава золотая Бричмулла,

Где чинара притулилась под скалою.

Про тебя жужжит над ухом вечная пчела: