Борис Алексеев - Второе полушарие

Как-то зашёл я на литературные курсы в дом Союза писателей Москвы. С грустью бродил я среди обшарпанных стен и ветхих лестничных маршей старого московского дома. Я-то думал, что только в нашем Московском Союзе художников в Старосадском переулке так неблагополучно обстоят дела. Ан, нет, профессиональное пространство мастеров слова «украшали» те же приметы времени.

Наверное, подумал я, так устроена диалектика жизни: большое ветшает и рушится, а где-то с нуля формируется малое и дикое. Оно тайно накапливает силы «в подземельях времени» и вдруг неожиданно прорастает. Оно зацветает, его мощный сочный бутон, выманивает пчёл из соседних пестиков и тычинок.

И вот наступает день, когда «последний из могикан» некогда большого государственного дела дрожащей старческой рукой передаёт заветные скрижали молодому сильному воину. Тот с благодарностью принимает, и оба по молчаливому согласию «прощают» друг другу обиды прежних разногласий. Так рождался Третий Рим.

Дай Бог литературному порталу «Стихи. ру» всегда оставаться таким притягательно-демократичным и взрослеть в мирном сосуществовании с историей Русской литературы.

Вглядитесь в фотографию. Два выдающихся русских поэта, две птицы.

Попили от житейского озерца, попели что-то друг другу и улетели. Мы же, «чада праха», копируем витиеватые следочки их лапок на песчаной отмели, крутим старые магнитофонные записи, оцифровываем живой голос, изучаем методику письма, отливаем в бронзе…

Представьте, Пушкин – пистолеты, кровь на снегу, смерть – сколько житейской атрибутики! «Поэты сделаны, – скажете вы, – из такого же материала, как и мы». Э, нет! Помните, как выглядит мёртвая птица? Разверстые в неестественном положении крылья, запрокинутая головка с перепачканным клювом…

Разве не похож убитый на дуэли поэт на эту мёртвую певунью?

На фотографии Андрей и Белла… Слева – затейливая форма, вытесанная из травертина, справа – живая ранимая лебедь. Андрей – мастер ритмических построений, Белла – тихий шелест камыша и высокий полёт стрижа в небе! Наверное, их тянуло друг к другу. Гротеск Вознесенского и гармоническая глубина Ахмадулиной обозначили в поэзии два полюса, два разноимённых знака бесконечности. Вся поэтическая среда второй половины XX-го века находится между ними. Огромный Евгений Евтушенко – резонансный всплеск промежуточного материала между Беллой и Андреем. Вот только осу́жденный за тунеядство «окололитературный трутень» Йося Бродский как-то сразу переместился на другую самостоятельную координату и стал по собственным текстам изучать Вселенную. Бог ему судья за хорошие стихи!

Наше телевидение (какое же оно наше?) не упускало случая показать Андрея и Беллу старыми и немощными. И мало кто замечал подмену. Лукавые тележурналисты предметно убеждали нас в том, что поэты – такие же люди, как все. Они старятся и умирают. И если божественная красота слова принадлежит людям, значит, нет нужды верить в Бога!..

Лукавый знает, что Бог есть. Он Его видел, но он Его ненавидит. Он зазывает нас в свою «старческую гримёрку», чтобы аргументировать наглядно: вот умирающий источник красоты, мнимо всё!

Снова змей подносит, как встарь, яблочко – смотрите, любуйтесь, пробуйте…

Сальери понимал, что за птица этот Моцарт и откуда родом.

Мы же ходим на могилы поэтов поплакать у оградки, почитать стихи и «имянуть» их иконки на лавочке. Земное отражение нам привычно, оно греет наши чувственные начала. А по ночам, облокотившись на подоконник, мы мечтательно глядим на звёзды, пишем стихи и ощущаем себя крылатыми, совершенно как они. Нам приятно заниматься перед сном литературой. В отличие от них, мы умеем жить и засыпать счастливыми.

Вы устали от трудов и присели передохнуть. Перед вами медленно течёт большая незнакомая река. Невдалеке к тонкой жердине прибита старая полусгнившая табличка. Что написано – не разобрать. С минуту усталость и любопытство делят остаток ваших сил. Но вот любопытство всё же берёт верх, вы приподнимаетесь, подходите к жердине и, щурясь на заходящее солнце, читаете: «Река Времени»…

Русло этой странной реки вьётся змейкой среди житейских холмов и где-то вдалеке успокаивается, пополняя море Забвения. Течёт река. Ветер гонит волнистую рябь на отмель. Волны ласкают берег, пенятся, откатываются назад и исчезают в массе уходящей жизни.