София Кульбицкая - Каникулы совести. Роман-антиутопия

Лиза, как и я, была единственным ребёнком у родителей. Стоит ли говорить, с каким нетерпением старая гвардия ждала появления внука. Как водится, это ожидание было не пассивным: едва пол будущего младенца определился, на нас со всех сторон посыпались пожелания.

Имя в нашей культуре даётся, как правило, раз и навсегда, и – говорю как специалист – во многом определяет характер, а стало быть, и судьбу человека. Дело нешуточное. Лизина семья предлагала на выбор Владика, Илью и Диму. Моя мама – Женю, Тараса и Михаила, ну, на худой конец Борюсика. Мне хотелось Ивана, но из уважения к старшим (а я их уважал!) я согласен был и на Димитрия, которого облизывался тишком переделать в Митю, моего друга детства. Ну, а Лиза… а что Лиза? Все участники семейного совета, включая старого мраморного дога Арамиса, отлично знали, что никакого своего мнения у неё нет и быть не может.

Но как же мы были шокированы, когда это тихонькое, послушное (а теперь ещё и жутковатое на вид, всё пятнистое, со вздутыми губами и огромным пузом) существо бочком-бочком протиснулось в кухню, где за чайком и запрещёнными кой-кому пирожными вовсю шло весёлое обсуждение, – и тоненьким, дрожащим, но непреклонным голоском заявило: мол, не нужно никакого голосования, вытягивания бумажек и ломания горелых спичек, у сына, ЕЁ сына, вот уже лет десять как есть имя – Альберт, и никем другим он быть не может – иначе это будет кто-то чужой, не её ребёнок.

Все остолбенели от такой наглости. Особенно возмущалась тёща: – Вот дурёха, сериалов насмотрелась! «Альберт»! Это ж надо выдумать такое имечко дурацкое!..

Я же если и молчал в первое мгновение, то лишь потому, что временно утратил дар речи. Ужас положения заключался в том, что вот для меня-то как раз имя «Альберт» было абсолютно неприемлемым. Именно Альберт. Какое угодно, только не это. По личным причинам. Личным, но непреодолимым. О которых мне хоть и не хочется, но придётся рассказать здесь. Но не прямо сейчас, дайте собраться с духом, пожалуйста.

А пока продолжаю. Когда первая волна транса, вызванного её словами, схлынула, я упёрся. Жёстко сказал «нет». Никого обидеть я этим не рисковал – слава тебе господи, претенциозный, ненашенский «Альбертик» одинаково не нравился как её родителям, так и моей уступчивой, деликатной маме. Сообща мы её (не маму, конечно) заломали. Предложили в качестве компенсации Антошку – он тоже на «А». Вроде бы согласилась. Успокоилась – как нам показалось. Но осадочек остался. До самой ночи мы не могли забыть о случившемся – и то один, то другой из нас вдруг ни с того ни с сего принимался качать головой и посмеиваться, вспоминая этот её неожиданный, некрасивый, ни к чему не идущий демарш.

Впрочем, скоро эти проблемы отодвинулись на задний план. У Лизы пошли неожиданные и «чреватые» осложнения (в подробности я как тогда не вникал, так и сейчас не собираюсь), и тёща присунула её в престижную клинику, где у неё был то ли дальний родственник, то ли просто «хороший друг, по гроб жизни ей обязанный» (это уж её личное дело, чем). Отличное обслуживание, лучшие, именитые профессора – и всё равно мы, что называется, на ушах стояли. Наволновались! Может быть, поэтому я не придал (или придал недостаточно) значения многословным и слезливым письмам, что потекли оттуда чуть ли не сразу после её – в общем-то, благополучного – разрешения; впоследствии я их стёр, но кое-что вытравить из памяти так и не смог, его не берут даже новейшие мнемотехники:

«…знаешь, Толик, мне тут сон приснился. Лежит ребёнок весь мокрый и кричит, мне папа говорит: „Иди скорее, там Дениска плачет“, я отмахиваюсь, потом ещё кто-то: „Иди, твой Женька весь мокрый“, я просыпаюсь, а малыш плачет, и я, ещё не разобравшись, думаю: что же они мне не сказали, что мой плачет, про других говорят, а про моего не сказали. И я сама плачу, полчаса проплакала, хорошо, что это ночью было и никто не видел. Пожалуйста, не проси меня придумывать сыну новое имя, я не могу этого сделать, как не могу придумать другого имени тебе или себе».

Все эти сопли я списал на банальную послеродовую депрессию – и ничуть не насторожился, я ведь и подумать не мог, что она способна ослушаться нас, самых близких и родных.

Дома всё как будто пошло нормально. Лиза, хоть и замученная хроническим недосыпом, казалась счастливой и довольной, никто не вспоминал о давних спорах, малыш с каждым днём всё необратимее становился Антошкой, Тосиком. Я, правда, замечал, что жена избегает называть сына по имени, больше сюсюкает и гулит. Меня это скорее смешило, чем раздражало. Но, о господи, какой же удар поддых я получил, когда в один прекрасный день выяснилось, что эта ведьма тайком, прихватив мои документы, сходила куда надо (а я, старый чудак, и до сих пор не знаю, куда в таких случаях ходят-то!) – и всё-таки ухитрилась втюхать нам своего чёртового Альберта!