Л. Шан: На моей кровати снег

– Место 13, купе четыре.

В купейном вагоне, конечно, ездить лучше. И пассажирам, и проводнице, кстати говоря. Это, в конце концов, цивилизованнее. Несравнимо лучшие ощущения испытываешь, идя по ковровому коридору и вежливо постукивая в прикрытую дверь, нежели просачиваться через свисающие ступни и выпирающие колени пассажиров плацкарта, ощутив всю гамму скверновоний и обрывков чужих разговоров:

– …подсаживал на крючок, бл…, а эта, сучка, вот такенная!

– гонишь!

– бл.. буду! Чтоб я сдох!..

– … послезавтра уже буду, посиди с малым. На молоке вари, слышишь? И не бери его к себе с перегаром, понял?..

– …Ба, купи мороженку!

– Сиди тихонько, не лазай, где дядя сидит. Поедем, куплю.

– Ба, ну купи! Мороженку! Ну, ба…

Настроение у Веры Анатольевны было хорошее, весеннее. Раздав белье и кому надо чай, а также собрав у пассажиров билеты, можно расслабиться до следующей остановки. На этот случай у Веры Анатольевны было припасено овсяное печенье и стопка японских головоломок судоку. В таких случаях она прикручивала радио, чтобы в тысячный раз не слушать «Мертвых душ» Гоголя или «Войну и мир» Достоевского.

Не прошло и получаса спокойствия, как в приоткрытую дверь энергично постучали:

– А чего у вас сахар такой не сладкий?

Голос был молодой, дерзкий и неоправданно жизнерадостный. Вера Анатольевна моментально встала с полки, всунула ноги в тапочки с затоптанными задниками и заняла оборонительную позицию:

– Нормальный сахар, сладкий. Слаще только дома.

У двери стоял тот демобилизованный солдат.

«Ах вот почему! Ну понятно.»

Солдат был молод, коротко стрижен, и широк в плечах. И хотя его голос звучал слегка нахально, в нем не было подворотного хамства, к тому же, кажется, он демонстративно поддался и пошел на попятную:

– Ладно, раз так дайте мне два сахара. И чаю еще.

Он мог бы оставить свой стакан с подстаканником и вернуться в свое купе, однако он остался сам, ожидая продолжения действия прямо здесь и сейчас. Словно, желая задержаться подольше, он по-хозяйски прислонился к дверному косяку проводничьего купе, с интересом наблюдая за сложившейся ситуацией и недоумением Веры Анатольевны. Его голубые глаза быстро окинули взглядом ее маленькое купе, пока она поспешно, а потому неловко полезла за чайными принадлежностями, и, даже стоя к нему полубоком, Вера Анатольевна, почувствовала как всюду проникает его цепкий взгляд. Фоновой мыслью стала стыдливость за разбросанные вещи и беспорядок.

«Надо немедленно его выставить».

Однако она отвернулась еще больше от него, чтобы скрыть краску, которая прилила к лицу.

– А печенье у вас почем?

– Шестьдесят рублей, есть дорогое за девяносто пять, – механическим голосом ответила она, хотя ей было все труднее сдерживаться, – чай.

– А ваше по чем? – неопределенно спросил он, указывая взгядом на столик позади нее, и смачно отхлебывая из чашки, – ох… хорош чаёк!

– Что «по чем»?

– Печенье.

Она поняла. Сначала она сделала едва заметный рывок в сторону столика, чтобы накрыть злосчастное овсяное печенье журналом с судоку, и выставить наглеца за дверь, а уж в коридоре поговорить с ним так, как обычно разговаривают с пассажирами проводницы за сорок пять.

«Какой сученыш! Еще в сумку мою нос свой орлиный засунь! Я тебе его сейчас и сверну!»

Подумав так, она, однако этого не сделала, что еще раз спасло ситуацию в целом. В конце концов, поступи она так, это был бы очевидный ее проигрыш, который бы доставил этому вампиру очевидное моральное удовлетворение. Они даже полпути к Владимиру не прошли, а начинать рейс со скандала – примета плохая, к добру не приводит.

«Я вот посмотрю, когда ты выходишь, гад, там и поговорим»!

Вместо этого, придав голосу как можно больше убедительности, она ответила:

– Этого печенья нет в продаже.

– А-а… Так, значит, оно ваше? Собственное? – он не унимался и еще мечтательно протянул «м-м-м», недвусмысленно рассчитывая на угощение.

«Это уже слишком, молокосос!»

Вера Анатольевна резко направилась на него, всем видом показывая, как решительно она намеревается выйти из купе. Однако этот ухмылок, даже не подумал отступать! Он отшатнулся на полкорпуса, давая ей проход в коридор, а сам и шагу не сделал, продолжая упираться плечом в дверной косяк. Этого Вера Анатольевна не предвидела. В ее планы не входило выйти в коридор, а позади себя оставить незнакомого нахала, наедине со своей неубранной обителью. Кроме того, возможность натолкнуться на его не отодвинувшееся полностью тело инстинктивно оттолкнула её начавший движение корпус в противоположную сторону, и дальше, годами выработанная грация, покинула Веру Анатольевну. Она так быстро выскользнула из своего маленького купе, теряя равновесия и ища руками опоры, что зацепила ногой край свисающей простыни со своей кровати, и, полупадая, буквально, вылетая в коридор, как пьяный матрос на палубу, она протянула простынь за собой наружу. Тапочек в результате слетел и остался позади прямо у ног этого улыбающегося дьявола с несладким чаем.