Олег Петухов - Бьюик полный шлюх

Не знаю, насколько был случаен выбор Фила именно этого заведения. С одной стороны было понятно, что напоследок ему бы хотелось пройтись по местам, где ему было хорошо в обличье живого. С другой, как показал дальнейший ход событий, возможно он одновременно старался показать товар лицом, в роде краткого содержания предыдущих серий в сериалах.

Кафе находилось в каких-то закоулках. Может быть, место и было выбрано с тем расчетом, чтобы я не смог никогда больше найти туда дорогу, не знаю. По виду оно размещалось в здании бывшего КБ или НИИ. Вполне возможно, именно в этих стенах ковался ядерный щит Родины. Иными словами, там было так же неуютно, как в зале ожидания пригородных электричек в каком-нибудь районном центре.

Впрочем, Фил утверждал, что тут готовят охуительные жареные куриные крылышки. Мы заказали эти крылышки с пивом. Фил рассказывал, что собирается ехать к маме в Питер, где он начинал, как бармен, и даже занял какое-то место в международном конкурсе барменов. «Умирать едет», – вертелось у меня в голове, но я этого почему-то не сказал. Ложный стыд, уёбищные приличия.

Он рассказал, что за квартиру платить нечем уже. Раньше он платил за всех, там, кроме официантки, живет еще один приятель, непонятно на каких основаниях. Есть, собственно, было только то, что приносит официантка с работы. (Я воспринял эту информацию, как завуалированную благодарность за фрукты.) Короче, все отчетливее в жизни Фила и его окружения просматривалась огромная жопа.

И жопа только росла и матерела. Официантку он, оказывается, не любит, а его настоящая любовь послала его нахуй. Вы знаете, это бывает гораздо чаще, чем мы думаем, когда подлинная, истинная, светлая, настоящая любовь посылает нас нахуй. И чем светлее и подлиннее любовь, тем подальше и посильнее она нас шлет. До смешного. Любовь с ангельскими глазками и нежными крылышками, любовь, с бабочкиными ягодицами и лепестковыми пальчиками, ссыт тебе в душу, как будто это дырявая ветошь с помойки. И ангельским глазиком при этом не моргнет. В каком-то смысле толстожопые охранники публичного подпольного дома в районе метро Савеловская были честнее и предсказуемее подлинной любви, засовывая свои хуи во все отверстия бедной шлюшки, потому что ее подлинная любовь – муж на американской машине – послал ее в хуй, как только она оказалась в жизненной жопе.

И тот же Фил, съедаемый изнутри костяной хренью, а поверху – мерзким раком от сбритой родинки, точно так же использовал свою восемнадцатилетнюю официантку в умственной суходрочке о настоящей, подлинной и истинной любви, как муж похищенной бляди дрочил на святость брака и недопустимость блядства. А толстожопые охранники борделя дрочили на свое право занимать место «альфа-самца» и ебать запуганных блядей, когда им вздумается. Или, что еще мерзее, в качестве наказания. За непослушание. За взгляд исподлобья.

В кафе ярко светили неоновые лампы «дневного» света. На стене, облицованной мрамором по моде семидесятых в Советском Союзе, висела доска с какими-то фотками и объявлениями. Наверняка раньше на этой же доске вывешивали политинформацию и подобную хрень. Я курил, пил пиво и ел пережаренные куриные крылышки. Их вообще трудно испортить. И слушал рассказы Фила. Которые постепенно стали сводиться к тому, что официантке нет места по жизни нигде, кроме моего дома. Потому что Фил собирается поехать в Питер, где, очевидно, он и помрет, а за квартиру с неким левым чуваком она платить уже не может. Это выглядело вполне логично.

Та девушка, блондинка, похищенная в бордель на Савеловской, говорила без остановки и поглощала один газированный коктейль за другим, вероятно, пытаясь найти в выпивке средство от адреналина в крови. Я давно уже зарекся верить блядям, наркоманам, цыганам и ментам на слово, но ее рассказы были не просто правдоподобны, но вполне реалистичны, как телевизионные репортажы о автомобильных катастрофах. И точно так же, как картинки в телевизоре об оторванных головах и лужах крови на асфальте, они не вызывали жалости, а только как бы удивление, которое, я понимал это, я должен был испытывать.

А на самом деле я не чувствовал ни хуя подобного. Ни жалости, ни сочувствия, ни удивления, ни разочарования, ни негодования – ничего. Потому что все вокруг было еще хуже, чем то, о чем она рассказывала. Потому что толстожопые охранники, засовывавшие свои члены в нее, и бандиты, организовавшие этот «подпольный» элит-бордель, давно уже руководят и распоряжаются по всей стране. Они давно медленно и сладострастно насилуют мою Родину, а я смотрю на все это непотребство привычным замыленным глазом и думаю только о себе.