Олег Петухов - Бьюик полный шлюх

Они ехали по ночной Москве, и ему почему-то стало страшно. По-настоящему. Но ничего уже нельзя было изменить. И он сомневался, что вообще можно было что-то изменить. Перемены – это ветер, откуда приходит, туда и уходит.

По дороге он купил в ларьке пиво. Пиво всегда его успокаивало.

Все уже было сказано. Иногда он думал,что все было сказано задолго до его рождения. Их многочасовые ночные телефонные разговоры уже пересекли орбиту Плутона, распространяясь со скоростью света в космических безднах, и нет такой буквы, о которой кто-нибудь из них сейчас бы пожалел. Многомесячные разговоры сложились в окончательное "нет", как будто он мог надеяться на иной исход.

Все, все ему было известно с самого начала, и то, что он отказывался верить своим собственным словам и выводам, когда-нибудь зачтется ему… Вменится в праведность, на Страшном Суде.

Это была его глупая блажь, последняявстреча, "скажи мне в лицо"… Что он хотел услышать? Что надежда еще есть? Это только продлило бы агонию. Любовь не выживает с искуственным сердцем… И ее слезы сейчас не значат ничего. Она оплакивает свои несбывшиеся надежды, он – свои, и их слезы не смешиваются.

– Перестань плакать, Таня, – сказал он, почти раздраженно. И не удержался:

– Это называется крокодильи слезы.

Слёзы Крокодайла Данди с сиськами.

– У меня есть к тебе определенные чувства…

В чем, в чем, а в этом он не сомневался. Чувство проебанной собственности, чувство утраченного контроля, по-детски чистое чувство эгоизма.

– У тебя есть твое решение. Я его уважаю. Успокойся…

Его спокойствие тоже когда-нибудь вернется, вместе с забвением. Но время мало что значит, если не считать лекарством от сердечной боли более сильную боль от одиночества и отчаяния.

Они остановились напротив его подъезда, где в пустой квартире не было никого, кто мог бы заметить его возвращение или отстутствие. Приходы и уходы. "Благослови, Господи, все наши приходы и уходы, все возвращения и все прощания", – думал он.

Кто-то записал на листе: "Он опять остался один". Это была правда.

– Успокойся, Таня… Просто скажи, зачемты мне позвонила снова? Чтобы сказать еще раз, что все кончено? Или ты ждешь, что я что-нибудь скажу тебе?

– Я ничего не жду от тебя. И я к тебе не вернусь!

Даже сейчас она не могла удержаться от манипуляций.

– Я и не зову тебя. Потому что это бессмысленно. Ты ко мне не вернешься, я знаю.

– Да!

– Я это знаю давно.

– Я не хочу повторения того, что было! Мне этого не надо!

– Повторения не будет. Все кончилось…

– Отпусти меня!

Как последняя попытка набросить липкую сеть паучихи.

– Я тебя отпускаю, – сказал он, выходя из машины и захлопывая дверцу.

Слова ничего незначат. Слова не значат ничего. В пластмассовом бардачке ее французской "машинки" лежал тяжелый нож из нержавеющей стали. Нож ей теперь нужен, ведь он ушел, и забрал с собой ангела-хранителя.

2009-2017

– Я – не такая! Я не из этих… Я тебе не дешевая блядь!

Она распаляется на глазах, хорошея все больше и больше, а он чувствует себя старым и никчемным. "Сполоборота", – приходит ему в голову:

– Да знаю, знаю я, любимая, успокойся.

Но ее уже не остановить. Святая Жанна увидела замок ненавистного короля-предателя и во что бы то ни стало доберется до его рыхлого и дряблого тельца.

– Ты привык иметь дело со шлюхами, думаешь, что и со мной можно так обращаться! – бросает она обвинение с напускным спокойствием Вышинского на политических процессах.

– Нет, что ты, ты – особенная, не как все… – говорит он примиряюще и в то же мгновение понимает, какую ошибку он допустил. Непоправимую. Роковую.

– Что ты хочешь сказать? Что я гоблин?

"Так, перешли к издевкам", – обреченно думает он. И говорит с напускным энтузиазмом, зная, что его ответ, в общем-то абсолютно искренний и правдивый, только раззадорит ее:

– Ты красивая!

– Я тебе не нравлюсь? – в ход идет тяжелая артиллерия.

– Ты мне очень нравишься… – он еле удерживается, чтобы не прижать ладони к сердцу в фальшивом театральном жесте.

– И поэтому ты пришел ко мне без цветов… Даже шоколадку не принес. К своим любовницам наверное с шампанским приходишь, а ко мне можно только себя в подарок принести, да? – она была в том состоянии, когда он не мог понять уже, издевается она, прикалывается или действительно возмущена его гипотетической несправедливостью. Поэтому он однажды решил принимать все три варианта вместе.