Андрей Романовский-Коломиецинг: Религиозное. Из сборника «Духовное»

Моя жизнь полна символизмов, или может быть она полна обыкновенного российского быдла, чью обрывную сущность я символизирую. Но может быть и действительно едой в Рыльском монастыре попрекнули только меня одного, да на самом сознательном уровне. Отец Сергий – молодой монах – небольшой начальник в этой жизни, заведующий ночлегом послушников в нижнем храме и другие обязанности, с кем у нас был долгий, обстоятельный разговор-спор, когда мне его приходилось еще с таких уровней вытаскивать как то что автомобилестроение это не от Дьявола и потом увидел его взятого едущим в кабине, показавшегося опустившим глаза. Закон все по воле Божьей – значит на него было дано добро свыше. И прочие вещи объяснять, вот то что он указывал руками на алтарную часть храма, так как в рамке и говорил что только к этому и нужно приходить – я объяснял – это он чувственник, он и даже здесь в разговоре о жизненном – плоскости устанавливает, а людям других фигуральных выражений так невозможно при этом быть и все. Многим нужен большой свет – сфера. Кому-то линией, как рычагом и буром проходить и прогибаться. После давнего того разговора с каждым разом в несколько даже месяцев он, увидев меня вечером подошедшим, нападал идти к преподобному, идти выспрашивать самую малость, что можно в храме переночевать. Что там нельзя? И с каждым разом все злее и хуже. Я ночевал только на лавке и с этим проблемы. Надо ему чтобы я ее отремонтировал. Мне завтра же с утра уходить снова по своим делам. Последний раз он окончательно понял в отношении меня – я только жрать и спать – и больше никакой пользы. Что его жгло в полугодовом интервале, что после того разговора я видел его в автомобиле? Или сказал нечто, что в этом мире нельзя говорить – чувственник, он из тех, что и в религии гонят мыслителей словами не мудрствуй, бери все сердцем. Ко всему тому у меня быстро появилось, что грех чувственности (жидкости) такой… с загниванием. Неужели стало жаль двух половников еды общественной столовой, сам которой он даже не прикасается? Впрочем и когда года два назад я с полтора месяца ходил зимой «на луг» по пояс в воде в болотниках дергать с самого дна корни ивняка, то если когда не ходил, то недуховные вопросы: почему тебя не было – задавали только мне, как впрочем и когда у костра с едой споры завязываются обычно только со мной во фронт, и со всеми единодушными между собой тем, что против меня, то конечно только мне кажется. Вот же и матушка Галина, без которой не обходиться ни одна служба, чтобы не было слышно ее чахоточных кашлей, тоже на моей стороне была, все колдуны – говорила, кроме: перечисляла единицы. Всегда как бы случайно не придешь на службу, видишь ее склоненную фигуру истой богомолки, и когда кто бы ни проходила, и как бы, эдак нечаянно, не задевала, а то и пинала за свой колдовской контингент, так матушка Галина – чахотница помимо того, на одном только этом мученичество уже нажила. Но еще больше того в охоте за святым матушка Галина много добыла. Разве что слабая престарелая женщина, но как крокодил, неприметно ныряющий в воду, она изготавливается, как только замечает преподобного старца, и как акула метается сквозь муть толпы и телохранителей, и как анаконда обвивается – за благословением, так что приходиться каждый раз давать и не раз на дню, так что никакие телохранители не выручают и приходиться пойманным затравленно давать, так что со стороны представляется уже опустошением каким-то.

Мое отношение к удовольствиям всегда было самым аскетическим, с самого детства, что тогда получается – прирожденным. Очень не любил примерять, не считая это постыдным, но с ужасом избегая этого сам. В детстве за сладким и игрушками не было погони, все больше игры отклонялись в сторону коллективных действий игр в войну или футбол-хоккей. В юношестве, когда вроде началось отторжение от семьи и ее благ, то сталкиваясь с опустошенным от тебя столом и унесенной кастрюлей (там иногда и прокисшей) приходилось замыкаться. Живя один в Рязани экономил на еде, покупая все подешевле, иногда нападая на удачные варианты, болгарские консервы. Питаться одним и тем же без всякого разнообразия – типичная черта. В дорогах – еда какая придется. В Америке было изобилие, но не было гурманной тяги. Живя после на Руси, питался в основном после долгих нудных приготовлений по пол дня, и лишь бы съедобным было. Часто о еде приходилось намеренно забывать и получалось очень хорошо. То каждый человек должен как «40 пустынных дней» иметь готовность поголодать. И чтобы это было как само собой разумеющееся. Людям чувственным очень нужно как в православии избежать греха чревоугодия, основа многим другим, и насилию в том числе. Мое впечатление от удовольствий – их нужно либо не замечать, либо если почувствовал хоть к чему удовлетворение, стараться более не повторять, как перекос от золотой середины. Удовольствие – это полное прилегание полей организма, которые с болью и упокоеньем будут отлипать потом. Как «сибиряку», у меня самое нетерпеливое отношение к холоду, но не к обычному, а к холоду во сне. Хотя месяцами приходилось спать в холодах под – 400С в неотапливаемых домах. Правда под несколькими укрытиями в самонатопленной атмосфере под одеялами, полностью с головой укрытый. Также трудно встать после сна. Люблю спать много – что в православии грешок, наверное только для чувственников, потому что я с мыслями в дреме собираюсь. Но вставать к нужному времени рано – тяжелейшее для меня испытание. Я как убитый восстаю. Как хорошо, что мне по жизни не было казни быть деловым и рано вставать на работу, в те времена кожзаводские, когда такое было, было для меня мучением. Еще помню в пору максималистской юности еще учась, узнав что один кубинец не спит уже 27 что-ли лет, вот, подумал, дар Божий и это время на благо своего развития использовать. Старался потерять сон, не спал по ночам до упора, пока не кончался. Тогда, наоборот, спал неукрытым с открытой форточкой почему-то.