Ольга Шлыкова - Шоколадные туфельки. Рассказы

Вечером, мать пошла в мастерские, сдать пошитую шинель, а бабушка вышла во двор поболтать с соседками. Братья разговаривали про войну, и даже подросшая Лариска прислушивалась к их разговору, хоть и делала вид, что внимательно читает учебник.

Борька прекрасно понимал, что братец сильно преувеличивает, свои военные подвиги. Но всё равно, с замиранием сердца, слушал про бомбёжки, налёты мессеров на санитарные поезда, и долгие переходы через минные поля с обозами медсанбатов. А, Юрий, закончив рассказ про то, как он, чуть не самолично, вывел целый вагон раненых в укрытие, когда поезд нещадно бомбили с воздуха, вдруг вспомнил, про свою новую военную форму.

– А ты видел, что теперь вместо лычек ввели погоны?

– Да. Отец уже два раза в новой форме приезжал.

– А кортик ему тоже выдали?

– Не знаю…

– Вот смотри! – И Юрка достал из вещмешка офицерский кортик.

– Дай посмотреть!

– Не дам, маленький ещё, порежешься. Он острый, как бритва!

– Кто это маленький? Мне скоро уже семнадцать стукнет, и я в училище пойду, как ты! А потом на фронт!

– Как же, отпустит тебя мать в училище! Сам слышал, как она отцу говорила, что до призыва никуда ты не пойдёшь, а там и война может кончиться!

Борька просто рассвирепел. Он знал, что родители не хотят, чтобы он учился в военном училище, но надеялся, что всё-таки отпустят. И на медкомиссию сходил, где к его великому счастью, поставили заветный штамп – «Годен». Только ждал подходящего момента, чтобы уговорить мать. Отец разрешит, если мама отпустит.

– Что ты такое говоришь, дурак! Я что не успею на фронт, по-твоему, попасть?

– Да запросто. Не знаешь, как немцев гонят? Скоро до границ доберутся, а там до Германии рукой подать. – Юрка говорил спокойно, с лёгкой усмешкой, всем видом показывая своё превосходство боевого офицера, над Борькой, безусым мальчишкой. – А я вот долечусь и ещё успею повоевать!

– Знаю я, какой ты боец! Так хорошо драпал, что ранили в самую задницу!

И тут Борька услышал, как мимо его уха что-то просвистело. Оглянувшись, он увидел, что в дверном косяке торчит Юркин кортик, а на пороге, с открытым ртом стоит бабушка. Тут заревела Лариска, и Борька, опрометью, выскочил на улицу. Он слышал, как запричитала бабушка, а Юрка что-то бурчал ей в ответ.

Всю ночь Борька просидел в старом сарае, дрожа от холода. Мать дважды выходила на улицу и звала его. Но он не отозвался. Слёзы душили его.

Утром неожиданно объявился отец, и увёз Юрку на вокзал в трофейной легковушке.

Спустя десять лет, Борис демобилизовался, и приехал к родителям. Они обосновались в новом посёлке военных, на строительстве секретного производства. Встречали моряка Тихоокеанского флота, старшину второй статьи, с генеральскими почестями. Мать с тёткой наготовили, как на свадьбу. Три месяца экономили отцовский паёк, чтобы накрыть на стол, как раньше, до войны. Приехал и Юрий с женой и дочкой. Крепко обнявшись, братья разговорились.

– Куда думаешь устраиваться? А то давай к нам, в милицию. Нам сейчас люди, ой как нужны.

– Да нет, в милицию не пойду. Отец договорился, чтобы меня послали в Ленинград на офицерские курсы. А потом вернусь сюда, буду под его крылом служить на строительстве.

– Понятно. – Юрий посмотрел Борису прямо в глаза. – А кортик, помнишь?

Борис молчал, опустив голову.

– Ты прости меня, брат. Я вот принёс, если хочешь, возьми, пусть у тебя будет. – И Юрий подал брату, тот самый кортик, которым чуть не убил его в далёком сорок четвёртом.

Борис не взял. Он, молча, встал и вышел из комнаты. Но через минуту вернулся. Он держал в руках кортик, ножны которого были отделаны богатой инкрустацией.

– Зачем мне твой, у меня свой есть.

– Откуда, тебе же по званию не положено…

– Это мне Батя – капитан первого ранга Колесов подарил, когда в запас увольнялся. Тут дарственная надпись есть. – И Борис протянул кортик брату.

– «Борису Шлыкову, за геройский поступок и мужество во время тушения пожара в походе, 22 августа 1945 года, порт следования – Порт-Артур» – прочитал вслух Юрий.

Когда я пришла к больному дяде, солнце уже пошло на закат, и в комнате стоял полумрак. Он дремал, поджав под себя ноги – ещё действовал укол. Неестественно большой живот и общая отёчность изменили его тело до неузнаваемости. Только лицо осталось прежним. В лучах заходящего солнца он был удивительно похож на свою мать, мою бабушку. Я смотрела на него, и слёзы текли сами собой. Странно было видеть этого большого, сильного человека в таком беспомощном состоянии. Его усталая жена рассказала, что он неделю, как никого не узнаёт, даже не кричит уже от боли, а хрипит, голос сорвал. И только по инерции зовёт её: «Тамара, Тамара…».