Карина Сарсенова - Цена страха

«Джентльмен!» – снова чуть не слетело с губ маэстро.

Расположившийся перед ним незнакомец не мог быть никем иным, кроме как воплощением настоящей интеллигентной мужественности.

Безупречного покроя светло-серый костюм идеально сидел на высокой сухопарой фигуре. Прямая осанка, с достоинством, без вызова развёрнутые плечи, аристократически приподнятый подбородок, волевой, но не высокомерный взгляд…

Мастерски подстриженные и уложенные седые волосы…

Впечатляюще высокий, испещрённый выразительными морщинами лоб… Очки в тонкой, едва заметной золотой оправе… Ненавязчиво дорогие часы на ухоженной руке…

Но главное – острый и пытливый ум в блестящих, полных сияющей жизни, пронзительно-синих глазах.

Маэстро знал, почему сидевший напротив человек завладел его вниманием сразу и бесповоротно. Он был материализовавшейся мечтой Скрипача.

Его представлением о самом себе, идеальным образом успешного во всех своих начинаниях представителя творческой и интеллектуальной элиты мира.

Признанным гением науки или культуры, а может быть – того и другого одновременно.

Джентльменом в современно доработанном, расширенном смысле этого слова.

Идеалом мужественности вне времени.

Внезапно материализовавшимся в физическом облике полусознательной мощной силы – «Сверх-Я» Скрипача.

Очарование лицезрением воплощённой хоть и в другом человеке, но оттого столь ярко доказательно возможной мечты не рассеялось даже при медленно просыпающемся чувстве глубинной зависти.

Сознательное эго и внутренние ресурсы психики схватились в жестоком бою.

Зависть – чувство обычное, привычное негативное отношение к преуспеванию в чём-то другого (а часто – даже себя, ведь душа состоит из множества прежде воплощённых образов), столкновение дремлющих ресурсов и томящихся от неиспользованности возможностей.

Есть зависть – имеется и путь духовного роста.

А вот зависть к осознанной возможности собственного успеха – переживание куда более тонкое и скрытое.

Находясь в основе страха перед достижением успеха, перед свершением собственных надежд и планов, оно исходит из пестуемой неготовности к переменам, которые неизбежно будут его ожидать, если желания исполнятся, а цели окажутся достигнутыми…

– Маэстро, – будто не замечая зачарованного молчания Скрипача, продолжал восхитительный незнакомец, – позвольте вас поблагодарить за тот бесценный вклад в мировую культуру, которая, я уверен, без вашего в ней участия пошла бы совсем другим путём и неизбежно скатилась бы в пропасть бездарщины и антидуховного беспредела!

С каждым новым словом блеск глаз незнакомца становился всё ярче, а голос всё мелодичнее.

Сине-голубое сияние его взгляда, казалось, разливалось вокруг потоками небесной лазури. В ней растворялись окна и двери, скатерти и столы, люди и звуки…

Одно лишь звучание голоса незнакомца (а он, изначально мелодичный, сейчас воспринимался Скрипачом водопадом наипрекраснейшей, неземной музыки) заполоняло собой Бытие…

В какой-то момент, им не уловленный, маэстро обнаружил себя парящим посреди бесконечной голубой бездны.

Ослепительное сияние переливалось внутри самого себя и расширялось, мягко вливаясь в самосознание, мысли и чувства…

Личное существование вышло за привычные пределы, и бесконечность сделалась им самим…

Давно забытое ощущение возродилось в нём, разбуженное этой беспредельной синевой: он есть бессмертная душа, и творчество всегда служило ему средством для её проявления…

Радость, умиротворение и благодать качали его на волнах Единства внешнего и внутреннего мира.

Он был душой и был всем миром.

И отсюда, из этой глубины и высоты, он увидел всё своё прожитое и ожидаемое в прожитии бытие…

– Чего ты боишься больше всего на свете?

Вопрос, заданный неожиданно жёстким и требовательным тоном, хлестнул по душе больно, с оттяжкой.

Поддавшись рывку извне, музыкант словно пролетел сверху вниз через какой-то чёрный тоннель, громоздко упал в собственное тело, мимолётно увиденное при этом, и внезапно осознал, что сидит за столиком в ресторане и неотрывно смотрит в глаза сидящему напротив незнакомцу.

– Вритиэль, – рот открылся сам собой, и чудное слово вырвалось наружу, как крупная птица из слишком тесной клетки.

Знание находит точный момент для возрождения.

– Я знаю своё имя. И твоё тоже. Так что же ты хочешь больше всего на свете, Мирзо?