Хэндлер Хоффнунг: Пёс и его Человек. Повесть

Так мы пережили нашу первую ночь.

Утро начинается не с кофе. По крайней мере, не у бездомных собак и прочих божьих тварей. Наступление нового дня ознаменовывает громогласное урчание пустого брюха, ломота в замёрзших лапах и наползающее вслед за исчезающими сновидениями плотное марево безнадёги. Не хочу показаться нытиком, но утро типичного бродяги – полный отстой.

Утром ничуть не теплее, чем ночью. Ледяной бетон обжигает лапы, лёгкие сводит от морозного воздуха, и всё тело треплет – не спасают ни свалявшаяся шерсть, ни жировая прослойка. Откуда ей, собственно, взяться при нашем-то рационе?

То пробуждение не было исключением. Точнее, в тот раз всё же было кое-что – холод не впивался ледяными иглами под кожу, отчего просыпаться было вроде даже приятнее обычного. Под ворохом разноцветных бумажных одеял покоилось накопленное за ночь тепло, едва уловимо сочившееся сквозь небольшие бреши рваных газет, и единственным, что гнало прочь из спасительного кокона, была страшная вонь. Бродяга, забравшийся в мой подвал, мылся не чаще остальных двуногих оборванцев, выброшенных собратьями на улицу. От его укрытого изодранной тканью тела клубами распространялся смрад, от которого жутко свербело в носу. Его лицо застыло, окрашенное мрачной тенью и скреплённое печатью пережитой трагедии. Казалось, жизнь покинула бродягу, оставив недвижное тело. Но я слышал, как медленно бьётся его сердце. Даже в этом почти затихающем стуке ощущалась непомерная скорбь – реквием по ещё существовавшему, но уже умершему для всего мира. И этот запах… кисло-сладкий аромат заскорузлой, почти разлагающейся плоти и одиночества.

Он открыл глаза. Внезапно. То, что я увидел в них, заставило меня вздрогнуть и зарыться в ворох шуршащей бумаги. Пустота. Стеклянный взгляд мертвеца.

Незваный гость, хрипя и хрустя всеми суставами сразу, поднялся, словно восставший мертвец из дешёвого чёрно-белого фильма. В уши полился немелодичный шелест потревоженных листов и хрупкое убежище рухнуло, в тот же миг волна морозного воздуха обрушилась на меня, заставляя вжиматься в ещё тёплый пол. Остатки тепла тут же мгновенно испарились под натиском стылой сырости. Незнакомец долго осматривался, шаря вокруг слепым, невидящим взглядом, словно не понимая, где он находится и как сюда попал. Наконец, он встретился взглядом со мной.

– Привет, дружище, – изобразив подобие улыбки, прохрипел он голосом, надломленным табаком и дешёвой выпивкой.

В ответ я лишь едва махнул хвостом. Что было ещё ему ответить – всё равно ничего не поймёт.

Неловкое знакомство прервало утробное урчание в животе двуногого. Мой желудок, словно услышав призыв собрата, тут же принялся вторить ему. Незнакомец понимающе посмотрел на меня и кивнул в сторону выхода:

– Пойдём. Пора поискать, чем подкрепиться.

Поиск еды – единственное, что занимает такого бродягу, как я. Еда. Ты просыпаешься – ищешь её, засыпаешь – тебе она снится. Если повезло, то набиваешь брюхо какой-нибудь плесневелой дрянью, нет – лакаешь воды из лужи и на боковую. Всегда все мысли только о еде.

Тем утром я уже наметил обойти пару свалок, чтобы попытать удачи среди ржавых баков, но любопытство взяло верх над голодом. Мне было интересно, куда направится двуногий и как он собирается искать себе пропитание.

Мой новый знакомый наощупь добрался до лестницы – солнечные лучи и так не жаловали мой подвал своим вниманием, а сейчас, задолго до рассвета, тьму не прорезали даже их отблески. Я с любопытством наблюдал за тем, как двуногий незряче водит перед собой одной рукой, в то же время опираясь другой о шершавую бетонную стену, как он то и дело оступается и спотыкается на выщербленных ступенях обветшалой лестницы. Здесь, в моём мире, огромный могущественный царь природы был беспомощнее новорождённого щенка. Это забавляло. Впрочем, недолго.

Я неслышно скользнул рядом, слегка толкнув его в бедро. Незнакомец вздрогнул от неожиданности, а затем опустил руку. Тяжёлая горячая пятерня легла мне на холку. Было в этом что-то умиротворяющее.

– Спасибо, дружище, – едва слышно прошептал двуногий.

Мы выбрались на морозный утренний воздух. Ветер, бушевавший ночью, немного поутих, но и без его помощи холод поспешно набросился на показавшуюся из укрытия добычу. Холод и голод. Теперь я окончательно чувствовал себя живым. Впрочем, всё эти лишения воспринимались измождённым телом как данность. Если вся эта дрянь не убила тебя в первые годы бродяжничества, то не прикончит и позже.