Евгений Макеев - Автобиографическая сюита. Нелёгкое чтиво для развлечения, адресованное моим дочерям

И наконец, в-третьих, подтолкнул меня к гитаромании отец. По вечерам он подрабатывал в районном Доме культуры железнодорожников художником-оформителем и вёл детскую изостудию. У него в студии среди прочих дарований пробовал свой потомственный талант и я. Ещё и одноклассников с собой за компанию приводил. Там же, в ДКЖ, руководил эстрадным оркестром двоюродный брат отца дядя Слава. Ещё один двоюродный брат, дядя Боря, играл в оркестре на трубе. Оба были Трофимовичи, дети тёти Люси, старшей сестры моей бабушки Веры. Клуб, то есть дом культуры, был тогда настоящим первомайским «Вавилоном». На первом этаже допоздна функционировал буфет с портвейном и пирожками. Этой нехитрой выпивкой и закуской батя периодически благоухал по вечерам, приходя домой. Клуб с утра до вечера был наполнен звуками и суетой. Был в нём прекрасный драматический театр под руководством директора Юрия Мелентьева и его супруги Ларисы Анатольевны, в детской студии которой я неудачно пробовал актёрствовать. Сюда же, в ДКЖ, с другом и соседом по парте Мишкой Виноградовым ходили мы недолго в балетную студию. Оказались там вдвоём среди многочисленных девчонок. Постояли несколько занятий у станка с зеркалом в каких-то замысловатых позициях. Потом нас выперли. А зря – мы готовы были терпеть.

Так вот, о гитаре. Как-то зимним звёздным вечером отец с дядей Славой (дядя Боря был приличным семьянином – с ними не квасил) поддали в буфете после своих творческих занятий. Потом добавили в оркестровой комнате. Отец под это хорошее настроение выпросил у брата для меня электро-гитару на пару дней (которые растянулись на пару недель, а то и больше). Я был дома. Отец вошёл. Шапка набекрень, запотевшие с мороза очки, винно-пирожковое амбре, физиономия растянулась в загадочной улыбке и всё такое прочее. Подзывает меня и разворачивает огромный свёрток. Я обомлел.

Тяжёлая, чёрной полировки, с красной, искрящейся «под металлик» блёстками накладкой, «Тоника» перешла ко мне в руки. Форма напоминала гитару Трубадура из «Бременских музыкантов», – ох, уж эти очертания, давно запавшие мне в душу! Два массивных хромированных звукоснимателя, струнная машинка с ручкой-вибратором, ручки громкости и тембра. У меня в руках была советская, но настоящая, серьёзная машина. Включить её было некуда. Да не беда! Она всё равно звучала! Серебристо, отдаваясь в руки вибрациями всего корпуса. Я не выпускал её из рук несколько дней. Ложась спать, любовался ею, пока глаза не слипались, пока не проваливался в сон, восторженный сон, полный грёз.

Это была засада. Я пропал. Потом мама часто выговаривала отцу, мол, сбил мальчишку с пути истинного.

Где-то ещё до Борькиного магнитофона и первых ощупываний разных гитар я переболел начальной стадией мании музицирования. Выпилил из фанеры точную копию гитары бременского трубадура из мультика, натянул струны из резинки-«лапши» и выступал перед младшей сестрой. Из картонных коробок разных размеров соорудил ударную установку. Из листа жести вырезал тарелку. Придумал и сделал педаль для большого барабана. Звука у этой «кухни» не было никакого. Зато был кайф приобщения к невероятно манящему миру музыки! Тема была моею. Я горел.

Это уж не считая того, что сестра моя младшая Татьяна пошла учиться в музыкальную школу на фортепиано. И отец по такому случаю доставил из клуба списанный концертный полноразмерный немецкий рояль «Беккер» на толстенных ногах-балясинах. Этот рояль занял ровно половину нашей большой комнаты. Спать в случае приезда гостей приходилось и на нём, и под ним. Год спустя в клубе случилась ревизия. К нам домой нагрянули дяденьки из ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности). Рояль вывезли во двор ДКЖ и там предали огню. Увы, списанное государственное имущество подлежало уничтожению. А Татьяна, однако, продолжала учиться. И я вынужден был приобщиться к познанию элементарной нотной грамоты. Сестрёнка любила поспать. Даже при наличии полного отсутствия приготовленных по сольфеджио уроков. Иногда случалось мне заглянуть в её нотную тетрадь и сделать за неё домашнее задание. Потому что будить её было жалко. Незадолго до урока она просыпалась и ещё сонная бежала в музыкальную школу. Позже мне пришлось уговаривать её не бросать музыкалку, приводя в пример себя, как музыканта без образования и всяких дальнейших перспектив, и обещая взять её в ансамбль по окончании ею обучения.

Все эти события так или иначе оказали своё подспудное влияние на формирование моих умонастроений творческой направленности. Я как бы и ждал этих событий, и готовился к ним. И они случились, хвала Всевышнему! Не пошёл я «по стопам» деда и отца. Не стал ни художником, ни архитектором. А пошёл, как казалось матери, по дорожке по кривой, сочиняя и музицируя, где бы я ни находился и чем бы ни занимался.