Колин Оукли - Почти касаясь

– Не забудь надеть карнавальный костюм на Хэллоуин, дорогая! – Это было последнее, что мне сказала Луиза на мой пятый рабочий день.

– Костюм?

– Завтра же День всех святых. Мы всегда в библиотеке переодеваемся.

Я всего один раз переодевалась на Хэллоуин. Мне было девять, и мы с моей единственной подругой детства, Грэйси Ли, оделись близняшками из «Сияния».

– Почему вообще вы решили так вырядиться? Выглядит ну очень жутко, – спрашивала мама, стряхивая пепел с сигареты в бумажную тарелку.

Грэйси Ли сняла свой синий слуховой аппарат и надела перчатки, чтобы больше походить на меня, хоть девочки из фильма их и не носили. Но никто так и не понял, кто мы – может, потому что мы вообще не были похожи, одна женщина даже сказала, что мы «миленькие». Грэйси Ли не могла услышать это, поэтому я придумала, что женщина сочла нас страшными, и Грэйси улыбнулась. А потом в моей памяти всплыло другое воспоминание с того же праздника. Мы разбирали все собранные сокровища-сладости в конце вечера, когда Грэйси откусила шоколадный батончик, а тот оказался с карамелью. Она терпеть ее не могла и протянула шоколадку мне. И я даже не успела коснуться ее губами, когда мама выбила сладость у меня из руки. Она закричала:

– Ты что, пытаешься покончить с собой? Ты умереть хочешь?

В ту ночь я видела призраков, вампиров и мальчика в ужасной маске, которая выглядела так, будто бы с его лица капала настоящая кровь, но это было самое страшное, что я видела в жизни. Меня все еще трясло, когда я ложилась спать.

И в то утро, уставившись в гардероб матери, я проводила кончиками пальцев по рукавам каждого костюма и каждой блузки, надеясь, что меня осенит. Но единственное, что пока пришло мне на ум, – нарядиться, как Барби в деловом стиле, надев мамин ярко-розовый костюм, потому что только его я еще не надевала, как раз из-за цвета.

Пальцы мои дошли до стенки кладовой и нащупали что-то мягкое. Я стянула наряд с вешалки и поднесла к свету. Это было длинное белое одеяние, скорее похожее на ночную сорочку, а не на свадебное платье. Ума не приложу, зачем моей матери оно было нужно – такое простое и закрывающее слишком много тела (на ее вкус), но оно было идеально.

Я буду Эмили Дикинсон. В последние годы ее жизни, когда она не выходила из дома, носила только белое и говорила с друзьями и родственниками через дверь. Я стянула толстовку и тренировочные штаны и надела сорочку. Как и все наряды моей матери, она не села по фигуре, но и так было неплохо. В ванной я распустила волосы, стянутые резинкой в хвостик на макушке. И пусть Эмили Дикинсон всегда зачесывала волосы назад и стягивала в пучок, судя по портретам. Да и я всегда на работе собирала волосы в хвост. Но я решила оставить их распущенными. Если она заперлась у себя в доме на несколько лет и не принимала гостей, довольно логично, что за волосами она особенно не следила. Я бросила последний взгляд на себя в зеркале, а потом спустилась за перчатками и ключами.

Когда я вошла в библиотеку, Луиза удивленно произнесла:

– Дорогая, ты что, проспала?

– Нет.

Она нахмурилась.

– Почему тогда на тебе ночная рубашка?

– Это мой костюм. – Я бросила сумку на стойку.

На ней была черная фуражка и очки-авиаторы, так что я скорее чувствовала ее пристальный взгляд, чем видела его.

– Ты та странная певица? Леди Гага или как ее там?

– Нет. Я Эмили Дикинсон.

– Поэтесса?

– Ага.

Чувствовалось, что Луиза пыталась понять, в чем подвох.

– В конце жизни она жила как отшельница и носила только белое.

– А-а.

Она повернулась ко мне, и я увидела серебристые наручники, свисающие с пояса. Она показала на карточку на груди. «Полиция. Отдел граматики».

– У тебя «грамматики» с ошибкой написано.

– Да? – Она опустила взгляд. – Вот черт.

Луиза отклеила карточку и взяла чистый лист из принтера на столе. А я тем временем толкнула тележку к двери, чтобы забрать оставленные снаружи книги.

Библиотека уже не казалось мне такой огромной, как в первый день, но мне было все еще не по себе, когда я выходила из-за стола. Каждый раз я будто бы испытывала себя. Как далеко я смогу пройти сегодня? Я знала ответ: до коробки с возвращенными книгами у входа. Библиотека и, как ни странно, люди в ней будто бы стали частью меня.

Трое других библиотекарей обычно работали по сменам: Мэри-Энн, директор библиотеки, Роджер, который отвечал за отдел детской литературы, и Шайна, еще один ассистент. Но больше всех мне нравилась Луиза. Может, потому что она была первой, с кем я тут познакомилась, и с ней мне было наиболее комфортно общаться. Или потому, что с ней я общалась больше всех – Роджер сидел за столом у себя в отделе, наши с Шайной смены пересекались всего на несколько часов в день, а Мэри-Энн часто работала в своем кабинете или уходила на встречи. Или потому, что Луиза ко мне не приставала. Первое, что сделала Шайна, когда мы только познакомились, – закидала меня кучей вопросов: «А перчатки зачем? Ты что, вечно мерзнешь?» Я пожала плечами и буркнула: «Что-то вроде того». А Луиза никогда не спрашивала о перчатках, да и ни о чем таком, что не касалось работы: есть ли у меня парень или в какой колледж я ходила. Она просто делала свою работу, а я – свою.