Элисон Винн Скотч: Цена удачи

Плеснув холодной водой в лицо, я осторожно намазала под глазами тональным кремом от «Стила». Пристально глядя в зеркало, осознала, какая я теперь стала – во всяком случае, для внешнего мира: измученная, всклокоченная, кое-как склеенная, не имеющая ничего общего с моим отражением месяц назад. Я смотрела и смотрела, пока не полились слезы. Держись, Нат, держись, прошептала я себе, чувствуя, как по щеке бежит мокрая капля. Это не я. Это не та, кем я должна быть. Глядя в мокрые глаза своего отражения, я подумала – настанет ли день, когда я снова стану прежней? А потом поняла – невзирая на мои распухшие глаза, этот день может наступить сегодня. Я, Натали Миллер, еду на работу. Чтобы что-то сделать. Чтобы наступила радикальная перемена и матки всей страны оказались под надежной защитой. И, чувствуя прилив адреналина, я снова запустила руку в банку с тональным кремом.

Одного слоя явно не хватало, и я намазала еще одним, и еще, а потом вспомнила статью Салли для журнала «Аллюр»: чтобы выглядеть модной и бодрой, точечно нанесите белые тени во внутренние уголки глаз. Погрузив палец в открытую баночку теней, сверкавших, как утренний снег в полях, я последовала совету. Не знаю, бодрый у меня стал вид или же я больше напоминала фею на карнавале Хеллоуина, но времени что-то менять у меня уже не было. Сенатор могла уйти в любую минуту. Я стянула лентой еще вполне приличные, хотя и немного поредевшие волосы, накрасила губы розовой помадой, глаза – густой черной тушью и отправилась ловить такси. Черт. Салли! Я позвонила ей уже из машины и сообщила, что прогулка переносится на завтра.

– Ты же не на работу едешь, надеюсь? – спросила она. – Я думала, ты хоть на несколько месяцев расслабишься.

– Экстренный случай, Салли, экстренный случай, – прикрыв рукой динамик смартфона, я попросила водителя срезать путь через Централ-Парк-Вест, чтобы не попасть в пробку. Не обращая на меня внимания, он включил по радио хип-хоп.

– Хорошо. – Она вздохнула. – А я пишу идиотскую статью о супружеских изменах. Господи, чего бы я только не отдала за нормальную работу! – помолчав немного, она переключилась на меня. – Подожди, Нат, что за экстренный случай?

– Ситуация, в которой мне выпала обязанность в одиночку спасти будущее твоих репродуктивных прав.

– В одиночку? – она снова вздохнула.

– Можно и так сказать.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве ты – сенатор?

– Можно и так сказать, Салли. Не думаю, что она без меня выживет.

К тому времени, как мы наконец вырвались из потока машин на окраине центра, пошел дождь; я сунула таксисту десять долларов и рванула к вращающимся дверям, протиснулась сквозь них, оставив на стекле мокрые отпечатки рук. Двери лифта закрывались, но я закричала: «Подождите!» – и, придержав их пальцами, влетела туда как раз вовремя. «Спасибо», – пробормотала я, ни к кому из находящихся в лифте не обращаясь, и натянуто улыбнулась.

Когда сенатор Дуприс после жестоких сражений заняла свое место шесть лет назад, как раз вскоре после того, как я стала ее помощником, первым делом она перенесла свое рабочее место в Манхэттен. Ей нравилось быть «с народом», как она любила говорить, хотя все общение с этим самым народом сводилось к прогулкам до ресторана «Времена года» или салона Фредерика Феккея и обратно. Наш офис располагался на тридцать первом этаже – слишком высоко, чтобы слышать пронзительные гудки такси, шум строительства, разговоры прохожих, и, конечно, слишком высоко, чтобы видеть лица прохожих и знать об их неприятностях.

Хотя огромное окно моего кабинета выходило на Третью авеню, большую часть времени жалюзи были плотно задвинуты. Когда чересчур яркое солнце лило свет на мой рабочий стол, я ощущала острую нехватку свежего воздуха, без которого предстояло провести следующие двенадцать часов. Так что жалюзи помогали создать иллюзию отгороженности от мира, словно значение имели только проекты на экране моего компьютера, а не люди, на жизнь которых эти проекты могли повлиять.

С того дня, как услышала диагноз, я не выходила на работу. Хотя я, можно сказать, умоляла сенатора позволить мне продолжать свою деятельность, она лично ответила на звонок доктора Чина, и, когда рассказала ему о моих сверхурочных, и моих постоянных разъездах, и, полагаю, моей ненасытной страсти к работе, оба согласились, что мне лучше отдохнуть некоторое время, пока мое тело не привыкнет к химиотерапии. Так считала даже мама – моя мама, которая, когда мне было одиннадцать лет, решила принять участие в Нью-Йоркском марафоне, просто чтобы посмотреть, как ее тело справится с болью (и, по всей вероятности, безумием), и тренировалась пять недель, и всего за четыре часа добралась до финишной прямой. Это чтобы вы не считали, будто добиться ее сочувствия ничего не стоит.