Маша Трауб: Семейная кухня (сборник)

Я ничего не поняла, но пирог был таким вкусным, что я впилась в него зубами и ела совсем не так, как учила мама, а большими кусками, почти не прожевывая.

– Ты перед людьми меня позоришь! Все! Ты мне не дочь! – закричала истерично бабушка и шваркнула трубку на рычаг.

Пироги были с картошкой, с картошкой и сыром, с сыром и зеленью, с мясом и самые вкусные – со свекольной ботвой. Бабушка, русская по национальности, так и не постигла премудрость печь такие пироги, как у ее подруги – местной гадалки, усатой Варжетхан.

Бабушка честно пыталась.

– Что ты туда положила? – спрашивала Варжетхан, глядя на бабушкин пирог не пирог, а вздутый с одного края пончик.

– Так дрожжей. Немножко совсем, чтобы попышнее, – оправдывалась бабушка.

Варжетхан произносила по-осетински фразу, которую можно было перевести так: «Руки тебе оторвать надо за такие пироги».

Варжетхан пекла пироги в маленькой кухоньке, на заставленном банками столе. Она рукой отодвигала их в сторону, «отгребая» себе маленькое пространство. Вода, масло, соль и мука – тесто получалось воздушное, мягкое. Она отщипывала для меня кусочек – чтобы я тоже сделала лепешечку. Я смотрела, как она снимает с каждого пальца оставшееся тесто, делает аккуратный колобочек, закрывает тряпкой кастрюлю, и потихоньку отщипывала и ела сырой комочек теста.

– Кишок паварот будет, – говорила мне Варжетхан.

А я не могла понять, кто такой «кишок» и куда он повернет.

Начинку она делала в большой кастрюле. Только в ней. Никогда в другой.

Наступал черед раскатки теста. Варжетхан разминала его руками, тремя пальцами руки. Скалки у нее никогда не было. Была, правда, палка, которой она раскатывала тонкие листы для домашней лапши, но скалки не было.

Руки Варжетхан смазывала подсолнечным маслом, а мукой не посыпала стол, как делала бабушка. Брала щепотку и краем ладони отодвигала лишнее. В конце у нее получался аккуратный бортик из муки.

Из кастрюли доставалась начинка – до последней капельки. Указательным пальцем Варжетхан водила по стенками и что-то шептала.

Однажды, когда бабушка предприняла очередную попытку испечь пирог под присмотром Варжетхан, у них случился скандал. Бабушка бросила в мойку кастрюлю с остатками начинки.

Варжетхан стукнула палкой по полу.

– Что опять не так? – ахнула бабушка.

– Это ты свое здоровье и деньги бросила, все в кастрюле оставила, – сказала ей по-осетински подруга.

– Ой, ну не буду я, как ты, вымазывать пальцем. А здоровья у меня и так нет, и денег не будет. Ты же умная женщина, что за предрассудки? – ответила ей бабушка по-русски.

Они всегда так общались: одна говорила по-осетински, другая отвечала по-русски, и отлично друг друга понимали.

А я тогда поверила, что на дне кастрюли, в остатках начинки, хранятся здоровье и благополучие. И до сих пор, как Варжетхан, вымазываю кастрюлю указательным пальцем до последней крошки.

Что такое голод, знали и бабушка, и Варжетхан, и мама. Нельзя было не доесть и оставить кусок на тарелке. Не дай бог выбросить.

– Он за тобой ночью будет гоняться, – пугала меня бабушка. От нее я запомнила присказку: «Хочешь кушать – ложись спать». И совет: если голодная – попей водички. Бабушкино поколение так выживало, мое так худеет.

Мне Варжетхан доверяла сделать последний штрих – кусочком сливочного масла смазать пирог и обязательно по краям, а оставшийся кусочек утопить в серединке.

В общем, слух о том, что к бабушке при-ехала внучка из концлагеря, достиг самых дальних домов деревни. И в каждом доме, куда я забегала к подружкам, меня встречала цокающая языком бабушка или мама.

– Ой, какая дэвочка, – качали головой женщины, – замуж не выйдешь, муж о твои кости колоца будет, и ему будет нэприятно. А будешь толстой, будет приятно.

Меня сажали за стол и начинали кормить. Пирогами. Чтобы в каком-то доме не было пирога – такого не случалось. И обязательно с картошкой или с мясом. И только однажды мне достался пирог с ботвой. Мама моей подружки чуть не плакала, что накормила «дэвочку» «травой». А когда я попросила еще один кусок, она разрыдалась уже в голос – то ли от собственного позора, то ли от жалости ко мне.

Румяные пироги с аккуратной дырочкой посередине, из которой выглядывала начинка, нежно-золотистые… Это вкус моего детства.

Бабушка, бросив печь пироги, вернулась к пышкам. Пышки она пекла вместо хлеба, в большой сковороде, почти доверху залитой шкворчащим маслом. Две пышки – и неделю можно не есть. Сверху она их посыпала «песком» – «сахар» никто не говорил, только «песок». Покупался он мешками, чтобы хватило и на варенье, и на компоты.