Олег Рой: Шаль

И чудеса тут же случились: Мила скатилась с горки, попала в незамерзший ручей, промочила ногу, сломала крепление.

— Приехали, — виновато сказала она, глядя с испуганной улыбкой на Степанкова.

Над верхней губой у нее серебрились капельки пота, из-под шапочки выбивался мокрый ершистый чубчик, ботинок хлюпал. Так недалеко и до простуды. Он разулся, надел ей на мокрую ногу свой сухой шерстяной носок, оставшись в хлопчатобумажном.

— Авось до жилья добредем. Что это там?

А там был монастырь. Самый что ни на есть настоящий монастырь из черных бревен, да еще посреди леса. Жуть. Как в кино. Все происходило будто и не с ними и было начисто лишено реальности. Стали стучать в темные тесовые ворота.

Достучались, чтобы услышать добрый христианский совет искать тепла и ночлега в лесниковой сторожке, что метрах в трехстах отсюда по наезженной санями дороге.

— И слава богу, — с облегчением вздохнула Мила. — Кто знает, что там за высоким забором да черными воротами.

Сторожку отыскали быстро. Ее окна приветливо светились. Так же обнадеживающе отозвался на их робкий стук женский голос:

— Не заперто, заходите.

Впустив в тесные сени клубы морозного пара, они ввалились в избу и замерли на пороге.

Собственно, это была одна просторная комната, добрую треть которой занимала печь. Гости как завороженные смотрели на пылающие в печи поленья, боясь ступить дальше: чисто вымытые доски пола сияли золотистым светом. Пахло хвоей, яблоками и мятой…

— Проходите, проходите, люди добрые, — проскрипел надтреснутый баритон. — Ну-ка, Катерина, кого нам бог послал в гости на Новый год? Вы уж извините, но поприветствовать как следует не могу. Ноги не те…

Пока говоривший произносил монолог, гости присмотрелись. У печи на скамеечке сидел осанистый старик и что-то строгал.

— Давай, Катя, угощай молодых. Небось застыли.

Навстречу не пошла, а поплыла не старая еще женщина, неся на вытянутых руках что-то белое. Полотенце.

— Умывальник там, — кивнула она в угол за печь.

Вода обожгла замерзшие руки. Пока Мила и Степанков умывались, хозяйка несуетливо передвигалась от стола, стоявшего прямо под лампой, в закуток с другой стороны печи. Пустое пространство на столе постепенно заполнялось. В центре водрузилась плетеная, застланная вышитой салфеткой хлебница с огромными ломтями белого хлеба. За ней — берестяная солонка. Граненый графин с запотевшими боками занял главенствующее место возле хлеба. Они смотрели на миски с капустой, в недрах которой искрились рубинчики то ли клюквы, то ли брусники, на моченые яблоки, сложенные горкой в другой миске. А вот и огурчики. Один в один. В пупырышках. С налипшими на бока смородиновыми листочками. Рядом матово блестели грибы. Как оказалось, маринованные маслята, соленые грузди и маринованные же ножки белых. И — сало. Огромная тарелка щедро нарезанного (в пол-ладони ломти) бело-светло-серо-розового с двумя мясными прожилками сала…

Как сквозь пелену, до наших путешественников, почти уже теряющих сознание от этого великолепия, донеслось:

— Ну, присаживайтесь. К столу, к столу. — Хозяин уже сидел во главе. Как он там оказался, осталось загадкой.

Налили по первой. Рюмки, граненые, как графин, мигом покрылись испариной. Первач (а это был, безусловно, он) поселил между душой и желудком теплый, медленно, но верно разгорающийся очаг, оставив во рту легкий запах хвои и лимонника. Огурцы весело хрустнули на зубах. Так же ушли вторая и третья. Покалывали отходившие от мороза пальцы рук и ног, появилась легкость в движениях и разговоре.

— А что же жена с нами не присядет? — спросила Мила.

— Это не жена. Женщина. Приходит приготовить, постирать. Сроду не был женат, — пояснил старик, поглядывая на хлопотавшую у печи Катерину.

— Однако, говоришь, ноги не ходят, а на женщину вон как смотришь, — не удержался Степанков.

Мила укоризненно взглянула на него.

— Да я что? Я просто… — смутился Степанков.

— А я не в обиде, — даже как-то просветлел старик. — Что есть, то есть. Это я хожу только плохо. А лежать я еще — ого-го!

— А я вот тебе шумовкою по дурной голове, бесстыдник старый, — подала голос от печи Катерина.

После еды и выпивки их разморило. Катерина постелила им в боковой комнатушке, и они отправились спать.

И, как ни странно, сон не шел, они не могли заснуть, лежали в легкой тишине дома, затерянного в лесу, и смотрели в темноту. Каждый думал о своем. Он — о том, что так и не решился сказать ей о встрече с Арсением, результатах поездки в N-ск, не предложил ей переехать с Лизой на Кутузовский, взять его, Степанкова, фамилию.