Илья Стогоff - Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет

Потом мальчик учился в школе. Учился прилежно, но без блеска. Последние три года учился в художественной школе. Одновременно в газете «Ленинские искры» печатал стишки. Довольно-таки дрянные.

Мальчик привык к тому, что он вундеркинд. Это было приятно. Потом поступил в университет. Поступил без особого труда и опять учился прилично, хотя опять без блеску. И еще года полтора жил довольно благополучно.

Путался с компанией подпольных поэтов. Они очень быстро осточертели своим нытьем, вечной злобой и внутренней хилостью. Потом долго болтался на Невском проспекте, дрался и даже позволял себе шутить с Уголовным кодексом, не зная того, что Уголовный кодекс совершенно не понимает шуток.

Дальше было вот что. Парторг университета объявил мне, что парторганизация не испытывает ко мне политического доверия. Поэтому мне запретили работать в системе «Интурист». Дело в том, что с третьего курса я работал переводчиком в молодежной гостинице «Дружба» на улице Чапыгина. И в то же время у меня возникли неприятности, так сказать, личного характера. Кроме того, у меня вдруг обнаружились громадные долги.

Если бы все это свалилось на меня постепенно, я бы выдержал. Но поскольку это произошло одновременно, я запузырился, изругал университетское начальство, утомил знакомых серией неудачных самоубийств и отбыл в Республику Коми.

Неприятности «личного характера», о которых упоминает Довлатов, связаны с его первым браком. Довлатов был женат дважды, а его первую жену звали Ася Пекуровская. Она была, наверное, самой блестящей девушкой тогдашнего Ленинграда.

Довлатов и Ася познакомились зимой 1959 – 60года. Вроде бы познакомил их Иосиф Бродский. Вроде бы дело происходило на поэтических чтениях, которые Сергей пробовал устраивать в квартире родителей.

Сама Пекуровская вспоминала об этом так:

Сережа познакомился с Осей у себя дома, на улице Рубинштейна, куда Ося был приглашен на авторское чтение стихов. Встреча их закончилась обоюдной неприязнью.

У каждого были на то свои причины: Бродский тогда был в меня влюблен и усмотрел в Сергее соперника. А Сережа занял снобистскую позицию и счел, что у Оси никакого поэтического дарования нет. Я, кстати, была с ним согласна.

К приходу гостей на стол были выставлены угощения. Посреди стола стояло блюдо с целой горой грецких орехов. Ося встал у рояля и приготовился читать, но взоры всех были направлены исключительно на орехи.

Чем дольше он читал, тем ближе к орехам переползали гости. Наконец, плюнув на условности, к Осе просто обернулись спиной.

Дочитав только что написанное «Шествие», Ося сложил листки, не взглянул на угощение (от него все равно остались лишь жалкие крохи) и направился к выходу. Дойдя почти до двери, он посмотрел куда-то на книжную полку и сказал:

– Прошу запомнить: сегодня освистали гения!

Пекуровская была красавицей. Ее называли ленинградской Жаклин Кеннеди-Онассис. Влюблен в нее был не только молоденький Бродский – ухаживать за Асей для литераторов той поры было что-то вроде перехода в высшую лигу. Специально чтобы посмотреть на знаменитую чаровницу, из Москвы приезжали прозаик Аксенов и поэт Вознесенский. А уж ленинградские звезды были у ее ног все до единой.

Прозаик Валерий Попов вспоминал:

Асю я встретил задолго до Довлатова. Ее звезда взошла намного раньше. Помню знаменитое в начале 1960-х кафе «Север». Таких красивых, элегантных, интеллигентных людей и в таком количестве я не встречал больше нигде и никогда. Из полумрака кафе появляется легендарная Ася и подходит ко мне. Не помню, кто нас знакомит, – помню только ее.

Громадные, темные, слегка матовые, насмешливые глаза. Удивительно гладкая, «нездешняя» кожа. Эпатирующий короткий ежик, уже тогда с сединой, наверное, еще искусственной.

Красота, обаяние, насмешка – вот тогдашняя Ася.

– Погоди, Фима! Дай поговорить с умным человеком! – через плечо бросает она своему верному оруженосцу Фиме Койсману, знаменитому адвокату и, по слухам, самому богатому человеку города. Фима что-то обиженно бормочет.

Ее только что исключили из университета, и она устроилась работать на фабрику мягкой игрушки, но от этого совсем не изменилась. С ее весельем, умом, страстью к интригам и розыгрышам, Ася была безусловно в центре тогдашней блестящей жизни. И все тянулись к ней. В свою свиту она включала и меня, хотя я и пробовал доказывать, будто это я включил ее в свою. Смыслом жизни для Аси была игра, шутка.